Пьесы и сценарии

ПОТАПОВ (в ворчливой манере): Подождите вспоминать, хлопцы. Пока гроза полуночных дозоров не накрыл нас с этим зельем, надо переходить к официальной части. Викентьич — разливайте.

Нержин начинает разливать из банки, тщательно соблюдая равенство объёмов. Все торжественно молчат. Кондрашёв, выпрямляясь, хотя и без того сидит прямо, говорит громче, чем нужно:

— За виновника нашего сборища! Да будет…

Нержин, привстав, у него есть чуть простора у окна, и, волнуясь, тихо:

— Друзья мои, простите, я нарушу традицию… Я… Будем справедливы! Не всё так черно в нашей жизни! Вот именно этого вида счастья — мужского вольного лицейского стола, обмена свободными мыслями без боязни, без укрыва — этого счастья ведь не было у нас на воле?..

АБРАМСОН: Да собственно, самой-то воли чаще не бывало. Если не считать детства… Но, например, на Ангаре, в Богучанах, куда ссыльные, под вид Нового года, собирались обсуждать международное и внутреннее положение страны, — нет, такой обмен был. Двадцать лет назад…

НЕРЖИН: Клянусь, никогда не забуду того истинного величия человека, которое узнал в тюрьме! Я горжусь, что тут собралось такое отобранное общество. Не будем тяготиться возвышенным тоном. Поднимем тост за дружбу, расцветающую в тюремных склепах.

Чокаются. Медленно отпивают.

РУБИН: А градус есть! Браво, Андреич! Как вам это удалось?

ПОТАПОВ: Вы ж понимаете… Взаимодействие между лабораториями… А для цвета добавили кофе.

КОНДРАШЁВ (глядя в окно, мимо Нержина): А снег-то какой!

Все обернулись. За стёклами, за решёткой мелькают, опускаются как бы чёрные хлопья: это тени от снежинок, отбрасываемые на тюрьму фонарями и прожекторами зоны.

КОНДРАШЁВ: Даже снег нам суждено видеть не белым, а чёрным!

ПОТАПОВ: Ну, как идут ваши картины, Ипполит Михалыч? Начальство разбирает себе, на украшение хоромов? и по-прежнему, чтоб каждый месяц — готовая картина?

КОНДРАШЁВ: Да как? Если натюрморт с разрезанным красным арбузом, виноград — очень берут. А пейзажи — если весёлые. А если стылый ручей в ноябре, перед снегом — отворачиваются.

НЕРЖИН: Да уж, в ваших пейзажах весёлости не увидишь. У вас если дуб — то не раскидистый для пикника, а — на самом краю высокой скалы — и искалеченный, все ураганы, какие за двести лет дули, — все через него прошли, когтями рвали его из скалы.

РУБИН: А Оттело, Яго — никто не берёт?

КОНДРАШЁВ: Сразу отворачиваются.

РУБИН: Но вы же и шекспирист до крайности. У вас если злодейство — то самое непомерное. Такое устарело и стилистически, и не надо этих больших букв над Добром и Злом.

КОНДРАШЁВ (возмутился): Это — слышать невозможно! Что — устарело? Злодейство устарело? Да только в нашем веке оно и проявилось по-настоящему, при Шекспире были телячьи забавы. Сколько, сколько невинных жертв?

АБРАМСОН (не настаивая, больше внутренне): Не все — покорные жертвы. В давние годы я знал и других…

КОНДРАШЁВ: Над Добром и Злом — буквы надо пятиэтажные ставить, чтоб мигало, как маяки!

ПОТАПОВ: А в лагере, знаете, и остатки совести — за двести грамм черняшки…

КОНДРАШЁВ — ещё воздвигся спиной, смотрит вперёд и вверх, как Эгмонт, ведомый на казнь:

— Никогда никакой лагерь не должен сломить душевной силы человека!

ПОТАПОВ: Вы ещё не были в лагерях, не спешите судить. Не знаете, как там хрустят наши косточки.

АБРАМСОН (очень устало): Верти не верти, а бытие определяет сознание.

КОНДРАШЁВ (вытягивая руки, готовый схватиться с целым миром): Нет! Нет! Нет! Это было бы унизительно! Для чего тогда и жить? Ещё неизвестно, кто кого формирует: жизнь — человека или сильный, благородный человек — жизнь! В человека от рождения вложена некая Сущность, это — как бы ядро человека. и каждый носит в себе образ Совершенства, хотя он, может быть, и совсем затемнён.

СОЛОГДИН: Кто не видел — сходите, господа, в ателье Ипполит Михалыча на задней лестнице, посмотрите картину «Замок Грааля». Вот это и есть образ Совершенства.

РУБИН (кивая на литровую банку): А Карфаген — должен быть уничтожен?..

ПОТАПОВ: и чем быстрей — тем лучше. Кому охота в карцере сидеть? Викентьич, разливайте!

Нержин мерно разливает до опрокида банки.

АБРАМСОН: Ну, на этот-то раз вы разрешите выпить за именинника?

НЕРЖИН: Нет, братцы. Право именинника я использую, только чтоб нарушить традицию. Я… видел сегодня жену. и увидел в ней… всех наших жён, измученных, запуганных — анкетами, спецотделами, соседями… Мы терпим потому, что нам деться некуда, — а они? У них — как будто есть выбор. У них такое может быть горькое предвидение: не изменяла — а муж подумает: никому не была нужна?.. Выпьем — за них.

КОНДРАШЁВ: Да, какой святой подвиг!

Выпили. и немного помолчали.

ПОТАПОВ: Немецкий плен пережили — слышим, читаем: «Возвращайтесь! Родина всем простила! Родина зовёт!» Вот — и вернулись… К жёнам…