Пьесы и сценарии

ФРОЛОВ (Нержину). А ты кто за птица литейку закрывать?

ГУРВИЧ. Чёрт возьми! Да я до вашего акта напишу записку в лагерь — вас завтра на лесоповал пошлют! Тут экскаваторы стоят, а вы про ведро! Так что будем делать, литейщики?

Нержин растерян дружным отпором. Некоторое время он стоит молча. Потом нерешительно идёт к выходу. Передумав, уходит опять в заднюю дверь.

МУНИЦА. У нас за Румынией на заводи була пичь для бронзы, робыла на солярке. Сто килограмм за яких два часа плавила.

ГУРВИЧ. Ну вот! Ну вот! Значит, можно сделать? Чтоб Макар да не смог! Макар! Сложишь печку?

МУНИЦА. Чому нэ сложить. Складу.

ГУРВИЧ. Макар! Премию получишь! Большую премию!

ФРОЛОВ. Ох, Макар, берёшься! За всё берёшься. Сколько литейками руковожу, ещё никогда такой печи не видел.

ГУРВИЧ. Ты — кто? Ты начальник цеха или кто? Ты что у людей инициативу убиваешь? Давай, Макар, а? Макар?

МУНИЦА. Ну, добре, складу вам пичку! Складу!

ГУРВИЧ. В каком месте поставим? Вон там. (Показывает.)

Входит Гай. Он невысок, но могуч. Он, как и Нержин, в военном ещё обмундировании, но потёртом и перепачканном, в брюках галифе и сапогах.

ГАЙ. Арнольд Ефимыч! Растворомешалка опять стоит. Не могу ж я…

ГУРВИЧ. Как стоит? Почему стоит? (Устремляется к выходу.) Давай, Макар, давай! Премия будет!

Гай направляется за Гурвичем, но Чегенёв останавливает его свистом. Они выходят вперёд.

ЧЕГЕНЁВ. С Игорьком — связь.

ГАЙ. Он — в шизо?

ЧЕГЕНЁВ. Да. В одиночке. Сегодня мой дружок дневалил там…

ГАЙ. Надо ему хлебца подбросить.

ЧЕГЕНЁВ. Уже. и бумагу с карандашом, как он просил.

ГАЙ. Мотают? Второй срок?

ЧЕГЕНЁВ. Мотают.

ГАЙ. Кто его заложил — ты узнал?

ЧЕГЕНЁВ. Фельдшер, Ага-Мирза. В больнице из-под подушки что-то у него вытащил — куму отнёс.

ГАЙ. и из больницы, туберкулёзника — в подвал?!

ЧЕГЕНЁВ. Ещё и Посошков показания даёт.

ГАЙ. Сколько сволочей, Гришка! Сколько сволочей!

ЧЕГЕНЁВ. Не выживет Игорёк. Письмо написал домой. Прощается. Сестре. Жены ещё не было. Отца в тридцать седьмом расстреляли. Мать в лагере умерла… Ну, за горло берут. Что ж делать, Пашка?

ГАЙ. А что мы можем делать? Запоминать…

ЧЕГЕНЁВ. Сейчас письмо отправлю.

Гай уходит. Чегенёв ловко взбирается на сушилку, роется.

МУНИЦА (Яхимчуку). Як, Николай, складэм? Ходко складэм! (Хлопает себя по ляжкам.)

ЯХИМЧУК. Та то вы темите, вы и кладить. Я нэ хтив браться. Мэни прэмия нэ потрибна.

Чегенёв на сушилке достаёт запрятанный конверт, спрыгивает.

ФРОЛОВ. Я не знаю, что ты за человек, Макар? Вот уж говорят: сдуру, как с дубу. Ребята! Ну неужели мы плохо живём? Нормы я вам отхлопотал божеские. Пятнадцать лет я по лагерям работаю, одиннадцать новых литеек поставил, и всегда с заключёнными хорошо жил. Ну чего вам не хватает? Пайка у вас в лагере первая, каши — две, двести один процент, утюги налево гоним, шмотки казённые загнать на волю? — я никогда заключённым не откажу. Письмо бросить? — давай хоть сейчас.

Чегенёв подаёт конверт, Фролов прячет в карман.

Вы работаете — и мне хватает. Нос помочить.

ЧЕГЕНЁВ. Макар в сталинские лауреаты метит.

ФРОЛОВ. Не, правда, ребята: на Игарке я литейку ставил, в Тайшете ставил… Ведь как хорошо: нет тиглей — и спросу нет. Пока кокос есть, чугун есть, льём себе помалу, и вам хватает, и мне. Лёжа кнута не добудешь. А поставь ты печь, да пойди бронза, — так Арнольд со спины не слезет: давай да давай! Ведь я-то знаю, ребята! Я-то знаю! На неделю будешь пять раз лить, закружишься — то втулки, то хаюлки, а процента не будет…

Димка устанавливает посреди литейки подставку вроде столика и вокруг неё — опоки как стулья.

ЧЕГЕНЁВ. Какой процент! Заплатят по весу, как за чугун, это ясно. Так балка — полтонны, а втулка — полкило. Попухнем мы, Макар, на твоей печке. Брось.

ФРОЛОВ. Да никто такой печи!.. А какие мастера были! Бабушкин был, ай, формовщик, царство ему небесное! Уж теперь таких… В двадцать третьем году поучил меня с неделю — «поди, Васька, сюда! ты что, сукин сын, я слышал, — комсомолец?» Я говорю — в пятницу приняли. Как освирепел, усами зашевелит: «Пошёл вон с моих глаз, пащенок, в Бога не веруешь!» и выгнал из литейки, а? Потомственный пролетарий, ничего не боялся. Так я и бросил комсомол, а то б литейщиком не был. (Закашлялся сильно.) Вот сон мне, ребята, худой приснился…

ЯХИМЧУК. А вы, Аксентьич, пойдите поспите, может, хороший увидите.

ФРОЛОВ. Пойду, правда. (Поднимается.)

ЯХИМЧУК. Так насчёт масла, Аксентьич!

ФРОЛОВ. Будет! Сказал — будет! У Фролова — свято слово. Спросит меня Арнольд — скажите, в Первое СМУ пошёл… Или во Второе…

ЯХИМЧУК. Скажу — по профсоюзным делам вызвали.

Фролов уходит.

Сегодняшнюю швейную машину, друзья, не обрабатываем, подзадержим. Что-то Фролов с деньгами резину тянет.

ДИМКА. Крупу принёс вонялую, наверно — для свиней держал.

Сзади входит Нержин. Он подавлен. Нерешительно идёт в сторону выхода. Димка выносит чугунок на середину.

ЯХИМЧУК. Что, завпроизводством, вы приуныли?