Пьесы и сценарии

НЕРЖИН. Да что-то я, товарищ Яхимчук… (Берётся за голову.) Что-то я… Честное слово, на фронте, оказывается… легче.

ДИМКА. Ну, семейство! Каша готова!

НЕРЖИН. Семейство?

ДИМКА. Это — мой батя, это (на Муницу) — моя мамка, а это (на Чегенёва) — братуха. Житуха!

ЯХИМЧУК. Садитесь с нами кашки поесть.

НЕРЖИН. Да нет. Спасибо…

ЯХИМЧУК. Чего спасибо? Кто в лагере есть не хочет? (Берёт за плечо.) Садитесь, не обидете. Мы себе живём потихоньку, перебиваемся.

Нержин по ошибке едва не садится на горячую деталь.

ДИМКА (кричит). Э! Прожжётесь!!

Все садятся, кроме Муницы, разглядывающего место будущей печи.

ЯХИМЧУК. Ну, Макар! Сидайте. Желтэнька магара, як мамалыга.

МУНИЦА (не идёт). Нибы вы добру мамалыгу колы йилы…

ЧЕГЕНЁВ (Нержину). Ты — с фронта прямо?

НЕРЖИН. Да.

ЧЕГЕНЁВ. Балалаечник?

НЕРЖИН. Называют.

ЧЕГЕНЁВ. Трень-брень, антисоветская агитация?

НЕРЖИН. Посчитали так.

ЯХИМЧУК. Ну, Макар, начинаем без вас.

МУНИЦА (идёт). Як то без мэнэ? Як то без мэнэ? (Садится.)

Начинают мерно черпать кашу. Нержин ест с трудом.

ЯХИМЧУК. Вы — ешьте, ешьте! Кто в лагере задумываться начинает, тот срока не доживёт.

НЕРЖИН (роняя ложку). А — как тут дожить? Как вообще тут можно — жить?! (Застывает.)

Литейщики мерно черпают кашу.

Разрисованный занавес.

КАРТИНА 3

Строительная зона. Строящееся кирпичное здание, из глубины его иногда — мигающие вспышки электросварки. Позади сцены — столбы, колючка зоны и предзонника, безобразная тесовая вышка с часовым, дальше, сквозь все проволоки, — голая степь. Где-то далеко работает экскаватор — сюда доносится его характерное повизгивание.

Куча строймусора, на невысоком штабеле горбыля сидит около десятка женщин нового этапа, уже переодевшихся в грубые рабочие одежды. Среди них Люба и Граня, Шурочка. На штабеле брёвен — десятка два мужчин, все — в изнеможённых телоположениях.

Разогретый солнечный октябрьский день после полудня.

ЛЮБА (тоскливо поёт при раскрытии занавеса).

А через дорогу, за рекой широкой,
Тоже одинокий дуб стоит высокий.
Как бы мне, рябине, к дубу перебраться?
Я б тогда не стала гнуться и качаться.

ЖЕНЩИНЫ (не поднимаясь, не шевелясь, подхватывают).

Тонкими ветвями я б к нему прижалась
И с его листами день и ночь шепталась.
Но нельзя рябине к дубу перебраться,
Знать ей, сиротине, век одной качаться.

1-Я ЖЕНЩИНА. Мне почудилось — журавли улетают, а это экскаваторы курлычат.

2-Я ЖЕНЩИНА. А и нехитрое дело, если журавли. Зима, девоньки, зима, припасайте потеплее.

ШУРОЧКА (ни к кому). В третий лагерь я приезжаю, и вот этот первый день — самый страшный. Не день, а год… Двигаться — нет сил…

3-Я ЖЕНЩИНА. Вот завезли… Вот завезли…

2-Я ЖЕНЩИНА. Это ещё — не завезли. Где картошка в поле растёт — это ещё лагерь считается ближний. Тут железная дорога близко, сюда — посылки круглый год и на свидания приезжают. Подожди, в Норильск отправят — там навигация полгода, закон.

ГРАНЯ (Любе, продолжая). Я ведь даже семи классов не кончила, а он об-ра-зо-ван-ный! доцент! и какая-то наука у него — египетские вазы разные, кувшины… У нас и дома много стояло. Такой он был нежный, а я что? — баба рязанская.

ЛЮБА. А, брось. Нежных мужчин не бывает. Им только это нужно, больше ничего.

ГРАНЯ. Не говори, Люба, это тебе попадались такие… Ну, война началась, всё у нас навыворот: мужа не взяли на фронт, а меня по комсомольской линии да по авиахимовской, — я стрелок ужасный. За два года он мне писем написал — тысячу!

ЛЮБА. Ты кем же была?

ГРАНЯ. Снайпером, потом командиром взвода, младшим лейтенантом.

ЛЮБА. Фу, так ты на фронте…

ГРАНЯ. Нет! Именно нет! Поверишь?

ЛЮБА. Никогда не поверю!

ГРАНЯ. Ведь я же понимала, что такого счастья второй раз мне не будет!.. и вдруг соседка пишет, что он связался с какой-то шлюхой опереточной. Меня как обожгло! — да не поверила я! У комдива отпросилась, на самолёт, в Москву! Рано-рано, только солнце всходило, прямо вышибла дверь и вошла в комнату. и на моей постели он с ней лежит. Я даже подумать не успела, только выхватила ТТ и — трах его на подушке!

ЛЮБА. Насмерть?

ГРАНЯ. Пять минут жил.

ЛЮБА. А я бы — её! её!

ГРАНЯ. Нет, именно его, раз понимать не может!.. А сейчас жалею… Плохим-то я его не знала, только в то утро…

ЛЮБА. Вот я и говорю, что им только это нужно.

ГРАНЯ. Не может быть! не может быть!

Входят: стремительный Гурвич, развевая плащом; десятник Горшков — низенький старик с большими усами; и Кукоч. За ними — Нержин, в шинели.

ГУРВИЧ. Горшков! Почему люди сидят? Что, у нас работы нет? Я сказал — дать работу!

ГОРШКОВ. Какую я им работу?..