Петер Каменцинд

Я привык выпивать изредка стаканчик вина, но в этот вечер впервые зашел в трактир, так просто, без всякой необходимости. Что отец мой любил выпить, я знал не понаслышке. Он пил много и часто, и поэтому хозяйство его находилось всегда в безнадежно жалком состоянии, хотя в общем он старался по мере сил тщательно следить за ним. Я обратил внимание на то, каким уважением пользовался он здесь среди посетителей и хозяина. Заказав литр ваатлендского вина, он велел мне налить и начал показывать, как это делать. Нужно держать сперва бутылку пониже, потом удлинить немного струю и в конце опять опустить бутылку к самому отверстию стакана. Вслед за этим он принялся рассказывать о различных сортах вина, которые он знал и которые пил обычно, отправляясь в город. Он с серьезным уважением заговорил о темно-красном вельтлянском, в котором он различал три сорта. Потом вкрадчивым голосом начал говорить об особых сортах ваатлендского, и, наконец, шепотом, с миной рассказчика сказок – о невшательском вине. В последнем встречаются такие вина, пена которых при наливании в стакан образует звезду. И, намочив палец, он нарисовал звезду на столе. Потом он погрузился в пространные рассуждения о качествах и вкусе шампанского, которого он никогда не пил и которого, по его мнению, достаточно одной бутылки для того, чтобы человек напился до бесчувствия. Замолчав, он задумчиво закурил трубку. Потом, увидев, что мне курить нечего, он дал мне денег на сигары, мы уселись друг против друга и, пуская густыми клубами дым, медленно выпили первый литр, Желтое, пикантное ваатлендское было удивительно вкусно. Крестьяне за соседним столом завязали с нами беседу, и в конце концов один за другим осторожно подсели к нам. Скоро я очутился в центре, и оказалось, что моя репутация горного туриста еще не была позабыта. Пошли рассказы и споры о всякого рода смелых восхождениях и отважных прыжках, окутанных мифической дымкой. Тем временем мы почти прикончили уже второй литр, и у меня перед глазами поплыли красные круги. Вопреки всей своей натуре, я начал громко хвастаться и рассказал о том, как смело вскарабкался раз на отвесную скалу, чтобы нарвать там альпийских роз. Мне не поверили, я принялся уверять, надо мной посмеялись, и я вышел из себя. Я вызвал на борьбу со мной каждого, кто мне не верит, и добавил, что при необходимости могу их побороть и всех вместе. В ответ на это один старик подошел к стойке, принес оттуда большую каменную кружку и положил ее боком на стол.

– Послушай-ка, – засмеялся он. – Если ты такой смелый, то согни эту кружку кулаком пополам. Тогда мы выставим тебе столько вина, сколько туда входит. А если не сможешь, то вино выставишь ты.

Отец одобрил предложение.

Я встал, обернул носовым платком руку и ударил. Первые два удара остались без результата. Но на третьем кружка разлетелась вдребезги.

– Плати! – закричал отец, просияв от удовольствия.

Старик согласился.

– Хорошо, – сказал он, – я выставлю вина, сколько войдет в кружку. Но ведь его будет мало!

И, действительно, в черепки можно было налить очень мало, и к боли в руке присоединилась для меня еще и обида.

Отец начал теперь тоже смеяться надо мной.

– Ну, так значит, ты выиграл, – закричал я, наполнив один из осколков из нашей бутылки и вылил его на голову старика.

Теперь победителями оказались уже мы и тотчас же снискали себе одобрение всех соседей. За этой выходкой последовало еще много других. Потом отец потащил меня домой, и мы тяжелой, неуверенной поступью ввалились в комнату, где всего три недели тому назад стоял гроб матери. Я заснул, как убитый, и утром был совершенно разбит. Отец был вполне бодр и свеж, смеялся надо мной и радовался своему превосходству. Я же в душе поклялся не кутить больше и с нетерпением стал ждать дня отъезда.

День этот наступил, и я уехал, – но клятвы не сдержал. Желтое ваатлендское, красное вельтлинское и нейнбургское стали с тех пор моими добрыми друзьями, к помощи которых я прибегал впоследствии очень часто.

III

Вырвавшись из слишком трезвой и тягостной атмосферы родного ущелья, я широко расправил крылья свободы. Если впоследствии в жизни мне и приходилось по временам очень туго, то все же сладостной мечтательной порой юности я насладился вполне. Подобно молодому воину, отдыхающему на цветущей опушке леса, я жил в блаженном волнении между борьбой и наслаждением; и как проницательный ясновидец, стоял возле темной бездны, прислушиваясь к шуму великих потоков и завыванию бурь; душа моя была готова воспринять созвучие вещей и великую гармонию жизни. Счастливый и радостный, я пил из полного кубка молодости, страдал втайне сладостной болью за прекрасных женщин и до дна испытал благороднейшую отраду юности: радостную, чистую дружбу.