Петер Каменцинд

Он мог быть доволен. Я запел изо всех сил, и голос мой с ликованьем звучал в розоватой вечерней дали. Когда я закончил, он хотел было что-то сказать, но замолчал и, прислушавшись, указал рукой в сторону гор. Оттуда издали донесся ответ, едва слышный, протяжный и медленный, привет пастуха или путника. Мы молча стояли и слушали. Мной в это время с дивным трепетом овладело чувство, что подле меня стоит в первый раз в жизни мой друг и мы вдвоем с ним смотрим в прекрасную даль, подернутую розоватой дымкой. Вечернее озеро начало свою нежную игру красок, и незадолго до солнечного заката я увидел, как из расплывающейся дымки вырисовывается насколько упрямых, дерзки зазубренных альпийских вершин.

– Там моя родина, сказал я. – Мне было десять лет и три недели, когда я впервые взобрался на ту вершину, вон там, слева.

Я напряг зрение, чтобы увидеть еще одну вершину, южнее. Но в это время Рихард сказал что-то, чего я не понял.

– Что вы сказали? – спросил я.

– Я сказал, что знаю теперь, каким искусством вы занимаетесь.

– Каким?

– Вы поэт.

Я покраснел, рассердился, но был в то же время поражен, каким образом он угадал.

– Нет, – вскричал я – я не поэт. Хотя в школе я и писал стихи, но теперь совсем перестал.

– Можно мне их почитать?

– Я их все сжег. Но если бы они и были у меня, вы бы все равно их не увидели.

– Это были, по всей вероятности, очень модные вещи с сильным привкусом Ницше?

– Кто это?

– Ницше? Бог мой, да неужели же вы не знаете Ницше?

– Нет, не знаю. Да и откуда знать его мне?

Он пришел в восторг от того, что я не знаю Ницше. Но я рассердился и спросил его, сколько глетчеров пришлось ему перейти. На этот раз ему пришлось ответить – ни одного, и я был этим так же иронически изумлен, как и он прежде. Положив руку мне на плечо, он сказал совершенно серьезно:

– Вы очень чувствительны. Но вы и сами не знаете, какой вы завидно неиспорченный человек. Через год или два вы будете знать Ницше и весь прочий хлам и будете знать лучше меня, так как вы вообще основательнее и благоразумнее. Но мне вы нравитесь именно таким, как сейчас. Вы не знаете ни Ницше, ни Вагнера, но зато много бывали на снежных вершинах и у вас настоящее лицо жителя гор. Я сразу заметил это по взгляду и по лбу.

То, что он так свободно и непринужденно смотрел на меня и высказывал свое мнение, тоже изумило меня и показалось мне необычным. Еще больше удивился и обрадовался я, когда неделю спустя в одном многолюдном кафе он выпил со мной на брудершафт, вскочил с места, поцеловал на глазах всех, обнял и начал, как сумасшедший, плясать со мною вокруг стола.

– Что подумают люди! – заметил я робко.

– Подумают: эти двое либо очень уж счастливы, либо как следует пьяны; а большинство совсем ничего не подумает.

Вообще, хотя Рихард и был старше меня, умнее, воспитаннее и способнее, однако, мне он часто казался в сравнении со мной настоящим ребенком. На улице он почтительно насмешливо ухаживал за подростками- школьницами; играя на рояле трудные вещи, он вдруг прерывал их какой-нибудь чисто детской остротой; а когда мы однажды шутки ради отправились вместе с ним в церковь, он неожиданно посреди проповеди с задумчивым и серьезным видом обратился ко мне:

– Послушай, ты не находишь, что пастор похож на старого кролика?

Сравнение было очень меткое, но я нашел, что он мог сообщить мне об этом с тем же успехом и после, и сказал ему это.

– Но ведь зато правильно! – ответил он. – После я наверное уже позабыл бы.