Петер Каменцинд

В одном из кафе мой друг познакомил меня с редактором. Он попросил позволения оставить у себя врученные им Рихардом другие рассказы и предложил мне время от времени посылать ему новые. В них чувствуется какой-то своеобразный оттенок, особенно в исторических, которые ему бы хотелось получать и впредь; он охотно будет платить мне за них хороший гонорар. Только тут понял я все значение этого факта. Теперь я не только буду как следует есть каждый день и выплачивать свои небольшие долги, но брошу также вынужденную работу и в недалеком будущем, может быть, сумею, работая на любимом поприще, жить исключительно на свой заработок.

Через несколько дней редактор прислал мне целую кипу новых книг для рецензии. Я засел за них и посвятил работе несколько недель; так как, однако, гонорар платился только в конце квартала, и я в расчете на него зажил шире, чем прежде, то в один прекрасный день я остался без гроша и должен был опять начать голодать. Несколько дней я не выходил из комнаты и довольствовался хлебом и кофе; но потом голод погнал меня все-таки в ресторан. Захватив с собою три книги из присланных мне для рецензий, я решил оставить их там в залог за обед. Букинисту я предлагал их уже, но напрасно. Обед мне пришелся очень по вкусу, но за чашкой черного кофе у меня сжалось немного сердце. Робко признавшись кельнерше, что у меня нет денег, я предложил ей оставить в залог книги. Она взяла одну из них, томик стихотворений, с любопытством перелистала и спросила, можно ли ей их прочесть. Она так любит читать, но никак не может достать книг. Я почувствовал, что спасен, и предложил ей эти три книги в уплату за обед. Она согласилась, и постепенно взяла от меня таким же образом книг на семнадцать франков. За небольшие томики стихотворений я брал хлеб с сыром, за романы тоже, но уже с вином. А мелкие рассказы стоили мне всего чашку кофе и кусок хлеба. Сколько я помню, это были по большей части очень незначительные произведения, написанные в судорожно модернистском стиле, и добрая девушка получила, вероятно, весьма своеобразное представление о современной немецкой литературе. Я с удовольствием вспоминаю то время, когда я в поте лица своего дочитывал торопливо по утрам книги и набрасывал о них пару строк, чтобы успеть закончить к обеду и получить взамен них что-либо съедобное. От Рихарда я тщательно скрывал свою бедность, так как почему-то стыдился ее и очень неохотно, да и то лишь на короткие сроки прибегал к его помощи. Поэтом я себя не считал. То, что мне приходилось писать, было скорее фельетоном, но не поэзией. В душе я лелеял, однако, затаенную надежду, что в один прекрасный день мне удастся создать поэму, великую, смелую песнь о любви и жизни.

Радостно прозрачное зеркало души моей заволакивалось по временам какой-то пеленою, а иногда и совсем омрачалось. Эта печаль приходила на один день или на одну ночь, приходила в форме мечтательной грусти одиночества, но потом вновь исчезала и возвращалась через некоторое время опять. Мало-помалу я привык к ней, как к близкой подруге, и она стала казаться мне уже не мучительной болью, а чем-то вроде беспокойства и утомления, в котором была своя особая сладость. Когда она овладевала мной ночью, я вставал и, сидя целыми часами у окна, смотрел на черное озеро, на силуэты гор, вырисовывающиеся на бледном небе, и на прекрасные звезды над ними. Тогда меня охватывало нередко жутко приятное, сильное чувство, будто вся эта могучая красота, взирает на меня с каким-то справедливым, заслуженным упреком. Будто звезды, горы и озеро тоскуют по тому, кто понял бы и воспел их красоту и муку их немого существования, будто таким они считают меня и будто мой истинный долг и призвание дать поэтическое выражение молчаливой природе. Каким образом это возможно, – я об этом не думал и чувствовал только, что дивная, строгая ночь нетерпеливо, молчаливым призывом ожидает меня. Я никогда не писал ничего в таком состоянии. Ho испытывал по отношению к этим неясным голосам чувство ответственности и после таких ночей пускался обычно на несколько дней в отдаленное, одинокое странствование. Мне казалось, будто этим я проявляю хоть немного любви к земле, которая отдается мне с немой мольбой; но потом я сам же смеялся над этими мыслями. Эти прогулки стали потом основой моей дальнейшей жизни; большую часть времени с тех пор я провел в странствиях, целыми неделями и месяцами скитаясь по различным странам.

Я приучил себя с несколькими монетами и куском хлеба в кармане ходить из города в город, целыми днями быть одному в дороге и ночевать зачастую где придется. Писательство заставило меня совершенно забыть о художнице. Но вдруг я получил от нее записку: «В четверг у меня будут к чаю несколько друзей и подруг. Приходите, пожалуйста, и возьмите с собой приятеля».