Петер Каменцинд

Озеро было гладко, как зеркало, и, как всегда ночью, бесцветно. Я быстро погнал лодку в открытое озеро и все время смотрел на стройную женщину, которая удобно и уютно расположилась напротив меня у руля. Небо еще отливало темной лазурью; там и сям загорались на нем бледные звезды; с берега доносилась музыка, веселье и смех. Вода лениво, с легким всплеском прорезывалась веслами; изредка в темноте едва заметно всплывали другие лодки, скользившие по тихой поверхности; но я не обращал на них никакого внимания, а неотступным взором смотрел на свою спутницу и затаил объяснение, которое железным кольцом теснило мое робкое сердце. Красота и поэзия вечернего пейзажа, лодка, звезды, тихое, спокойное озеро, – все пугало меня: мне это казалось красивой, театральной декорацией, на фоне которой я должен изобразить сентиментальную сцену. С чувством страха в груди, подавленный гробовой тишиной, – мы оба молчали, – я изо всех сил налегал на весла.

– Какой вы сильный, – задумчиво сказала художница.

– Вы хотите сказать, наверное, толстый? – спросил я.

– Нет, я о мускулах, – засмеялась она.

– Да, силы у меня достаточно.

Нельзя сказать, чтобы это было особенно удачным вступлением. Печальный и раздосадованный, я продолжал грести дальше. Но через несколько минут обратился к ней с просьбой рассказать мне что-нибудь о своей жизни.

– Что именно?

– Всё, – ответил я. – Лучше всего, конечно, романическую историю. Потом и я расскажу вам такую историю, единственную за всю мою жизнь. Она очень коротка, но интересна и, наверное, вас развлечет.

– Неужели! Ну, расскажите же!

– Нет, сперва вы! Вы и без того больше знаете обо мне, чем я о вас. Мне хочется знать, были ли вы когда-нибудь по-настоящему влюблены и не слишком ли вы умны и горды для этого, – я что-то боюсь!

Эрминия немного задумалась.

– Это опять одна из ваших романтических идей, – сказала она, наконец, – заставлять сейчас ночью, на озере рассказывать о себе всякие истории. Но я не способна, к сожалению, на это. Вы, поэты, привыкли подыскивать для всего красивые слова и не признавать души за теми, кто меньше говорит о своих ощущениях. Но во мне вы ошиблись: я не думаю, что можно любить пламеннее и сильнее, чем люблю я. Я люблю человека, который связан с другой. Меня он любит не меньше, но мы оба не знаем, удастся ли нам когда-нибудь быть вместе. Мы переписываемся иногда и встречаемся даже, но…

– Простите, я, быть может, не скромен; но мне хотелось бы знать, делает ли эта любовь вас счастливой, несчастной или же и то и другое вместе.

– Ах, любовь вовсе не существует для того, чтобы быть счастливым. Мне кажется, только для того, чтобы показать нам, как сильны мы в страдании и терпении.

Я понял ее слова и не мог удержаться: вместо ответа с языка у меня сорвался легкий стон. Она услыхала его.

– Ага, – воскликнула она, – так это вам тоже знакомо? Ведь вы так еще молоды. Ну, а теперь потрудитесь и вы исповедаться передо мной! Но только если вы действительно этого хотите.

– Может быть в другой раз, фрейлейн Аглиэтти. Мне и так сегодня что-то не по себе и я очень жалею, что я, кажется, и вам испортил настроение; хотите, вернемся обратно?

– Как угодно. Да, впрочем, где мы сейчас?

Я не ответил, круто направил весло против воды, повернул и налег изо всех сил, как будто надвигалась гроза. Лодка быстро помчалась по озеру, и посреди вихря горя и стыда, бурливших во мне, я почувствовал, как по лбу моему катятся крупные капли пота и как в то же время холодная дрожь пробегает по телу. Подумав, как близок я был к тому, чтобы разыграть роль коленопреклоненного влюбленного и матерински нежно отвергнутого любовника, я весь задрожал. К счастью, этого не произошло, и теперь нужно было стряхнуть с себя тяжелое бремя горя и муки. Я работал веслами, как помешанный. Красивая девушка была очень удивлена, когда на берегу я сухо с ней распрощался и оставил ее одну.

Озеро было так же гладко и тихо, музыка звучала так же весело, и красные фонарики были так же торжественно красны, как и раньше – но мне теперь все казалось комичным и глупым. Художника в бархатной курточке, который все еще хвастливо наигрывал на гитаре, я охотно растер бы в порошок. Предстоял еще фейерверк. Что за детские смешные затеи! Я занял у Рихарда несколько франков, надел шляпу и зашагал. Вышел из города, пошёл дальше и дальше, шел несколько часов, пока мне не захотелось, наконец, спать. Тогда я прилег на траву, но через час проснулся, мокрый весь от росы, и дрожа всем телом от холода, направился в ближайшую деревню.