Петербургские крокодилы

Теперь для бывшего каторжника наступала тяжелая задача. Приняв сгоряча, не обдумав хорошенько последствий решения признать в Лапшине родственника, он уже не мог теперь идти обратно, а, между тем, его роль с каждой минутой делалась затруднительней, все прошлое, о чем он только мог говорить с Лапшиным, очевидно, дружески связанным с тем несчастным арестантом, именем которого он завладел, было известно только одному Лапшину, и Клюверс на каждом слове мог сделать промах, последствия которого были бы весьма печальны… Уже и так давно в обществе начинали ходить слухи, вероятно, распущенные Голубцовым, что Клюверс замешан в деле похищения документов и ребенка вдовы Ивана Карзанова, что все состояние его может скоро уничтожиться, перейти к законному наследнику, которого вся сыскная полиция ищет уже давно, что хотя Паратов, он же Перепелкин и Рубцов, ничего не хочет показывать на следствии, но стоустая молва видит в Клюверсе, и только в нем одном, пружину всех преступлений, свершенных шайкой атамана Рубцова. Понятно, что скандал, который неминуемо мог сделать этот незнакомец, назвавшийся братом его, и точной генеалогии которого ему негде и некогда было узнать, был бы для него роковым, и потому, чтобы хоть сколько-нибудь ориентироваться, он, задав несколько общих вопросов о семействе, и узнав что все перемерли, и что кроме него, Алексея Лапшина, и его племянницы Вари, больше родственников нет, мысленно поблагодарил Бога… и продолжал разговор с такой ловкостью, что благодаря словоохотливости Лапшина, часа через два знал массу подробностей о семействе, к которому принадлежал по имени. Тут только он вспомнил о том, что, ведь, надо же узнать, зачем приехал кузен в Петербург, и получив ответ, что только исключительно для свиданья с ним, чтобы чрез него постараться получить какое-либо место, сразу перебил все дальнейшие планы и намерения своего родственника, объявив, что через неделю уезжает заграницу, но что с этого же дня прикажет кассе выплачивать своему другу и брату солидную пенсию, но только с тем, чтобы он жил в своей провинции. Говоря это, Клюверс подошел к столу и, вырвав из чековой книжки листок, написал на нем две строки и подал Лапшину.

— Ну, вот, мой дорогой друг и брат, мой маленький подарок тебе и моей милой племяннице … Покажи ей немного Петербург и завози ко мне… как-нибудь на днях, я дам тебе знать… А теперь до свиданья… Спасибо, что не забыл и понадеялся только на меня — Казимир Клюверс никогда не забывает своих долгов!

— Да, я вижу, что ни годы, ни страданья не изменили сердца моего дорогого Казимира, — говорил с чувством Лапшин… — хотя напрасно я ищу в памяти сходства с прежним братом… голос, лицо, даже походку, все изменила страна изгнания!.. Только сердце осталось то же, спасибо за это… (он впадал к лирику)… Только… голос его прервался… Все это мне?! — вскрикнул он, прочтя цифру, написанную на чеке… — Зачем, не надо! Это слишком много!

— Услуга не ценится деньгами, — выдерживая свою роль, проговорил Клюверс… — однако, прости, мне пора ехать по делам… заверни, когда вздумается, и сообщи адрес, я сам к тебе заеду.

Лапшин еще раз трогательно обнял мнимого брата, и вышел от него, вполне убежденный и уверенный, что подлога и быть не могло, и что обманщик, убивший его родственника, и завладевший его именем, есть измененный годами и долгими лишениями и давно потерянный двоюродный брат!..

В первом этаже того же дома, он зашел в кассу, и с дрожью в ногах и руках принял от кассира пять сторублевых билетов. На этот раз Клюверс не поскупился и подарок, сделанный им брату — была ежегодная рента в шесть тысяч рублей, за месяц было выдано вперед. Расписавшись, и получив обратно от кассира записку Клюверса, он бережно спрятал ее в карман… В ней заключалось счастье и богатство его и его дорогой, несравненной Вари.

* * *

Вернемся к миллионеру.

Едва дверь закрылась за Алексеем Антоновичем, как Клюверс, оставшийся в своем кабинете, глубоко задумался… Весь ужас его положения обрисовался пред ним так наглядно, что мысль бежать, бежать, уехать, уехать как можно скорее и как можно дальше, и выждать там, пока все эти неприятные дела улягутся и забудутся, мелькнула в его голове, и тотчас же превратилась в определенное решение. Быстро прижал он пуговку электрического звонка…

— Видел ты этого господина? — сказал он камердинеру.

— Видел, ваше превосходительство… — Клюверс любил, чтобы его величали генералом, хотя дослужился только до статского советника.

— Ну, слушай, никогда, и ни в каком случае не только не принимать его, но не пускать даже в прихожую, я не хочу его видеть. Только делай это деликатно, я имею свои причины, говори, что очень сожалею, что должен был ехать по делам — понимаешь.

— Как не понять, ваше-ство! В дом мы их не пустим, только камердинер замялся…

— Что еще?

— А они могут, в случае чего, на крыльце дожидаться вашего превосходительства.