Петербургские крокодилы

Старик при последнем требовании как-то вдруг сжался, покраснел и закашлялся, но делать было нечего, скрепя сердце полез он в карман, и достал старый засаленный и истрепанный кожаный портмоне, осторожно раскрыл его, и достал из внутреннего секретного отделения единственную находившуюся в нем пятирублевую бумажку.

— Извольте получить, — начал он с какой-то торжественностью вручая бумажку старухе — пожалуйте расписочку.

— Какую вам расписочку, жили так три месяца.

— Совершенно верно, добрейшая Акулина Григорьевна, но и вы тогда мне верили так и вперед денег не просили…

— Времена были иные… вот и не просила, а теперь… Разве плохо?

— Не приведи Господи, сыну родному верить нельзя, не только обманет, а еще в суд норовит за бесчестие.

Наконец расписка была выдана, старуха ушла из комнаты, вещи были выбраны и разложены по ящикам комода, и утомленные долгим путешествием путники сидели за весело шумящим самоваром.

— Ну, Варюша, вот мы и в столице, — проговорил старик, любовно смотря на бледное, но прелестное личико девушки, — ты довольна?

— Не знаю, как тебе сказать, дядя… страшно мне, город такой большой, а мы с тобой такие маленькие…

— Истинно маленькие! — повторил старик, — ну, да ничего, не потеряемся, не иголки…

— Но как ты будешь биться, милый мой, хороший, — говорила, ласкаясь к старику, девушка, — тебе и одному тяжело было, а как же со мной, ведь это нужда… бедность…

— Ну, милостив Бог!.. Только и надежда, дорогая моя Варюша, на брата Казимира, он теперь, говорят, в чести, богат, знатен… В Сибири женился — миллионер!

— Да примет ли он тебя?.. Ведь не любят эти богачи бедных родственников!..

— И то, правда. Ну, да мы с Казимиром и другие счета имеем… положим, двадцать два года прошло, но все же как не вспомнить брата…

— Ведь не родного же.

— А не все ли равно, что я двоюродный, а ведь жили мы ближе, чем родные… И если бы не я тогда спас его, так его не в Сибирь бы сослали, за восстание, а прямо расстреляли бы, или повесили!

— Забываются скоро такие одолжения.

— Ну, нет… Брат не такой… И, если правда, что мне говорили про его богатство, увидишь сама, как он мне обрадуется… Одно только, вот, не знаю, как найти его адрес, разве в адресном столе справиться… там, наверно, знают…

Девушка казалось мало успокоенной заверениями дяди, относительно богатого кузена, но не хотела больше спорить, к тому же усталость брала свое, и она, полузасыпая, едва могла поддерживать разговор. Через полчаса, тихо прикрыв дверь в комнатку, ведущую к хозяйке, путники спали крепким тяжелым сном измученных физически людей. Старик проснулся часам к восьми, и наскоро одевшись, отправился пешком в адресный стол.

Чиновник, принимающий заявления, очень любезно протянул ему взамен двух копеечный печатный бланк, и старик твердым и красивым почерком вывел:

«Отставной чиновник Казимир Яковлевич Клюверс».

Читатели, вероятно, помнят, что герой романа, миллионер Клюверс, по рождению вовсе не носил такой фамилии, и что поменявшись по пути на каторгу с умершим ссыльным Казимиром Клюверсом фамилиями, он вместо каторги попал на поселение, затем после амнистии поступил на службу, и теперь вот уже более двадцати лет — благоденствовал под этой фамилией. В первые годы он — боялся, а затем совершенно позабыл и выпустил из виду, что у человека, фамилию и личность которого он украл, могут быть родственники. И вот теперь, когда за арестом Паратова, он думал, что гроза, сбиравшаяся над ним, пронеслась, новый удар готов был разразиться над ним, и удар тем более жестокий, что он был неотразим и неожидан.

Получив от чиновника просимый адрес, отставной военный, который был никто иной, как двоюродный брат по матери покойного, действительного Казимира Клюверса, Алексей Антонович Лапшин, (поручик в отставке), избрал путь для возвращения домой довольно кружный, нарочно прошел мимо разукрашенного колоннами и статуями дома-дворца своего родственника, и вернулся домой совершенно спокойный и счастливый. Дворник дома сказал ему, что Казимир Яковлевич Клюверс в Петербурге и, что важнее всего, вдов, одинок и, действительно, очень богат… Хотя эти сведения и стоили Лапшину целого двугривенного, но он успокоился, и вернувшись домой тотчас же стал приводить в порядок свой туалет, чтобы явиться перед братом не каким-либо оборванцем.

Поношенный, но еще довольно чистый мундир был вынут из мешка и старательно выутюжен, шинель вычищена и сапоги навакшены, но увы, они были очень не презентабельны… каблуки были стоптаны, и левый носок при каждом движении как-то оттопыривался и несколько отставал от подошвы, «просил каши», как вульгарно выражался отставной поручик.

Окончив туалет, и захватив на всякий случай пару сильно выношенных, но только что вымытых перчаток, Алексей Антонович, напутствуемый благословением Вари, отправился с визитом к брату, и через полчаса робко звонился у дверей его квартиры.

Глава II Встреча братьев