Петербургские крокодилы

Часть третья

Глава I Отставной козы барабанщик

В один из самых холодных и темных декабрьских вечеров, в десятом часу вечера, по дебаркадеру Николаевской железной дороги проходило двое путешественников, видимо, только что прибывших с пассажирским поездом.

Багаж их был невелик, крайне непрезентабелен, и обличал бедность, граничащую чуть ли не с нищенством.

Высокий, седой как лунь мужчина в отставном военном, до нельзя затасканном сюртуке и накинутой поверх него легкой, летней шинели, придерживал, сколько мог, одной рукой тощий дорожный мешок, из ковровой материи, а другой две подушки в красных кумачных наволочках, замазанных и засаленных до невозможности. Молодая девушка, его спутница, одетая, также, как и он, в летнюю верхнюю одежду, несла маленькую картонку, и в то же время, старалась удержать на руках прелестную беленькую собачку — болонку, которая ежилась на холодном ветру и дрожала.

Артельщики, отчаявшись получить от путника хотя бы гривенник, усмехались, как он усаживался на извозчика, и делали свои замечания насчет невзрачности костюма отставного военного…

— Прадедовская! — заметил один из них за спиной путешественника, показывая на его шинель.

— Суворова помнит!.. — хихикал другой… — И зачем, братец ты мой, вся эта шушера в Петербург прет… словно здесь голи и без нее мало…

— За счастьем, брат, едут… свою планиду ищут… — глубокомысленно заметил другой. — Вчерашний день разыскивают, — и довольный своей остротой артельщик захохотал.

До седого пассажира, вероятно, долетали эти замечания, но судьба и люди убили в нем всякую энергию, он ничего не сказал в ответ дерзким, и только взглянул им прямо в глаза, но, вероятно, в этом взоре было что-либо особенное, оба артельщика смутились и быстро отошли.

— Ишь ты, глазища какие, так и жалят…

— Василиск… оборотень… берегись, ночью приснится!

Извозчик тронулся, и через несколько минут остановился, по указанию старика, у одного из бесчисленных подъездов дома Фитингофа, выходящих на Лиговку. Уплатив извозчику условленный пятиалтынный, старик, кряхтя и сгибаясь под своей ношей, начал подниматься по плохо освещенной каменной лестнице, все выше и выше, пока не добрался до коридора, тянущегося вдоль всего четвертого этажа. Молодая девушка, с неизменной собачкой на руках, пассивно, и как-то автоматически покорно за ним следовала. Пройдя несколько почернелых от копоти дверей, выходящих на мрачный и низкий коридор, путники добрели, наконец, до двери, на которой грязно-буро желтоватой краской было выведено № 49, и постучались. В ответ послышался старческий кашель, и почти в ту же минуту на пороге появилась сморщенная, как бы прокопченная фигура низенькой старушки, в чепце и вязанном платке, и путников обдало теплой, влажной атмосферой давно не вентилированного жилья, с примесью характерного запаха цикорного кофе.

Хозяйка квартиры не сразу узнала посетителя, она подняла маленькую керосиновую лампочку прямо к лицу старого военного и тут только признала его.

— Ах! Алексей Антонович, вы ли это!.. Какими судьбами?.. — затараторила она, пропуская посетителей в первую комнатку, которая, вместе с тем, служила ей и спальней, и кухней — милости просим, милости просим.

— Да, вот, прямо с машины, и прямо к вам, не прогоните… а, не прогоните? Комнатка свободная найдется, чай?.. Найдется…

— Для такого хорошего человека как не найтись, только кто же это с вами будет?.. — вдруг сообразила старуха, заметив только теперь молодую девушку.

— Племянница моя, покойного брата дочка… Сирота, все равно дочь… прошу любить и жаловать!..

— Племянница… ну, очень приятно… что же милости просим… только, позвольте, позвольте… Вы сюда надолго?

— Да как Бог приведет… Ведь, вот, и в прошлом году, когда приезжал о пенсионе хлопотать, думал неделю пробыть, а промаячил три месяца… вот что!..

Оно так-то так, жилец вы верный, и деньги платите аккуратно, только комнатка-то, которую вы занимали в прошлом году, помесячно ходит, а другая мала, пожалуй, для вас двоих-то будет… Вот, взгляните, и хозяйка с той же лампочкой пошла показывать комнату. Комнатка оказалась чем-то вроде чулана с одним окном, упиравшимся в соседнюю стену, с ширмами вместо перегородки, и со старым полуизношенным диваном, который, в крайнем случае, мог заменить кровать. Но средства не позволяли, как видно, Алексею Антоновичу делать выбор, и он согласился остаться у старухи, и только с легкой дрожью в голосе спросил о цене.

— Десть рублей, и ни копейки…

— Дорого… — протестовал военный.

— Дорого!.. Не берите… у меня квартиры не пустуют, подумайте, ведь удобства сколько, и железная дорога, и телеграф под боком, и конки, и все.

Долго длились переговоры и привели, наконец, к тому, что хозяйка сбавила рубль, и обязалась за ту же цену давать сколько угодно самоваров.

Когда условия найма были окончательно решены, старуха потребовала от постояльцев паспорта, и за полмесяца вперед.