Петербургские крокодилы

Но… я несколько увлекся, господа присяжные… я сказал, что уверен, в обвинительном приговоре, но… я забыл, что перед вами сидит не обыкновенный саврас-развратитель, не деревенский ловелас, а представитель той золотой среды, которая и смотрит-то на вас не иначе, как свысока, из своей восьми рессорной коляски, сквозь дерзко вставленный монокль. У вас, господа присяжные, и руки не поднимутся подписать и язык не повернется, чтобы произнести — «Да, виновен!» Оправдывайте его, господа присяжные, выражайте ему ваше милосердие, но помните, что ни ваши сестры, ни дочери не застрахованы от него и ему подобных, и что оставлять подобного господина на свободе, равнялось бы желанию, чтобы его честная деятельность продолжалась, и много, много темных драм совершалось бы по глухим чердакам, по гнилым подвалам, и совершалось так тихо, так таинственно, что никогда ни малейший отзыв о них не дошел бы до суда!.. Еще раз повторяю, оправдывайте его, господа присяжные, он вполне достоин оправдания.

При последних словах лицо товарища прокурора исказилось такой гадкой, такой злобной улыбкой, что многие присяжные, с жадностью его слушавшие, потупились и отвернулись.

Речь произвела на них удручающее впечатление.

Едва замолкли последние слова обвинителя, как Громило вскочил со своего места. Лица его невозможно было узнать. Оно переродилось. Перед присяжными стоял ослепительной красоты мужчина, глаза его сверкали, голос звучал всеми оттенками страсти. Передать его речь буквально невозможно, это была бурная, страстная, увлекающая импровизация и через несколько минут между ним и присяжными образовался какой-то невидимый электрический ток. Они понимали, они жадно ловили не только слова, с поразительной отчетливостью и быстротой им произносимые, но каждую интонацию его голоса… каждый намек понимался и ценился ими. Вся аудитория как бы просветлела, пульс у многих начинал биться сильнее, в воздухе было что-то нервное, опьяняющее, словно вся атмосфера наполнилась электричеством, исходящим от оратора. Постараемся коротко передать смысл его речи.

Господа присяжные, говорил он, не увлекайтесь речью господина товарища прокурора, потому что его речь, блестящая всеми перлами диалектики, не выдерживает никакой критики как обвинение. Он громил перед вами долго и беспощадно моего клиента, призывая на него все громы земные и небесные совсем не за то преступление, по которому он обвиняется, а за другие деяния чисто интимного характера, которых я не считал бы себя вправе касаться, если бы не был на то вынужден речью обвинителя. Обвинение же по делу о нанесении госпоже Шпигель удара саблей являлось уже как бы дополнением к первому, гораздо важнейшему обвинению, которое, однако, не значилось ни в обвинительном акте, ни на предварительном, ни на судебном следствиях, но во имя которого господин обвинитель не задумался излить всю накопившуюся в нем желчь на обвиняемого… Неподготовленный отвечать на обвинение, которого я даже не предполагал встретить на суде, в виду того, что подобные деяния, раз они совершены без насилия и не над малолетними, не подлежат даже ведомству суда. Я постараюсь, насколько могу, разбить и это фиктивное обвинение, чтобы не оставить в вас господа присяжные и малейшей тени неприязни или презрения к подсудимому, на что, очевидно и бил господин товарищ прокурора, предъявляя вам подобное обвинение против моего клиента…

Я постараюсь доказать это неопровержимо… посмотрите теперь в чем же его обвиняют?..

Подсудимый — молодой человек высшего общества — это правда, но разве это преступление?! Разве это дает право бросать в него грязью?.. Подсудимый — человек богатый — и это ставят ему в грех! Подсудимый человек молодой и обладающий пылким темпераментом, он не может не хочет жить, как монах-отшельник… но он чувствует, что он еще слишком молод, чтобы погрузиться в теплый навоз семейного счастья, он не хочет также нарушать мир семейств, отбивая жен у мужей, что при его положении в обществе и красоте было бы далеко не трудно, но он молод, он страстен!.. Кто из вас, господа присяжные, не был молод, и не чувствовал порывов страсти?! Но подсудимый не поддался искушению, он не хотел связывать ни себя, ни других продолжительной связью. — Он искал мимолетной связи там, на том общем базаре, где «любовь» нанимают помесячно и посуточно — как квартиру!.. И это ему ставят в преступление!

У дверей одной из таких «лавочек счастья», он встречается с девушкой, которая, очевидно, была там до него и считая ее за тот же легкий товар, который ему неоднократно случалось покупать, он выражает желание и на этот раз стать покупателем. Явись он хоть десять минут позднее, на него нашелся бы другой покупатель, а мой клиент удовольствовался бы другим товаром и ни скандала, ни дела бы не произошло!

Следовательно, господа присяжные, с первым обвинением, более тяжелым, как основанном на мнимом преступлении против правила чести и нравственности, я покончил, переходим к другому, и составляющему самую суть настоящего.