Петербургские крокодилы

Перекатипольев, как взошел и сел, так и не поворачивался ни к публике, ни к своим защитникам… в его мозгу созрело уже решение: чем скорей, тем лучше… он уже не боялся приговора, но только ждал, чтобы эта мучительная, позорная процедура судебного следствия и прений прошла поскорее… Он не видал, не предполагал даже, что среди этих свидетелей, закрытая темной вуалью, сидит его сестра, готовая отдать себя на позор, чтобы только спасти брата!

Несколько важных сановников, желавших послушать турнир между двумя знаменитыми представителями обвинения и защиты, разместились за креслами судей. Секретарь, бледный и невзрачный человечек, встал, раскрыл дело, и начал читать монотонным голосом обвинительный акт.

Чтение продолжалось недолго; на предварительном следствии Перекатипольев не представил ничего в оправдание своего поступка, не объяснил даже побудительных причин и потому, как значилось в заключительных строках этого документа, на основании статей 1414, 1418 и 79 статьи устава уголовного судопроизводства, бывший корнет князь Перекатипольев, определением судебной палаты, предан суду с участием присяжных заседателей, по обвинению в покушении на убийство русской подданной Франциски Шпигель.

Копия с обвинительного акта вручена подсудимому 15 декабря.

— Подсудимый Перекатипольев, — раздался хрипловатый голос председательствующего, — признаете ли вы себя виновным в преступлении, указанном в обвинительном акте?

Подсудимый встал, и твердо, без малейшей дрожи в голосе произнес:

— Да… Признаю!

— В таком случае я нахожу излишним продолжать судебное следствие, — заметил председатель.

— Я вполне согласен с мнением суда! — отчеканил прокурор.

Но вот поднялся защитник Голубцов.

— Господин председатель, — начал он, — здесь, на суде, есть одна свидетельница, выслушать показания которой я считаю безусловно необходимым… Она здесь на лицо, и я прошу спросить ее под присягой!

В это время из кучки свидетелей, помещавшихся у самых дверей, поднялась Ольга, и переломив душившее ее волнение, подошла к судейскому столу. Темный вуаль все еще скрывал её поразительной красоты лицо, когда же она остановилась и сбросила его, то подсудимый вскочил с своего места и громко вскрикнул:

— Она! Она! Зачем она здесь!!

— Чтобы спасти вас, — твердо ответил ему Голубцов, и обращаясь к суду, добавил, — я требовал её вызова для того, чтобы выяснить побудительные причины преступления… и требую её опроса под присягой.

Прокурор, почуявший ловушку, стал было протестовать, но судьи пошептались между собой и постановили: спросить всех свидетелей, как защиты, так и обвинения.

Подсудимый, с минуты появления на суде сестры, впал в какое-то оцепенение. Он сам не понимал, что кругом его происходит, но какая-то невольная, неуловимая, до боли мучительная жажда жизни и воли проснулась в его наболевшем сердце. Теперь, когда он увидал, что скрыть имя сестры нельзя, когда все равно свет узнает эту темную драму, ему мучительно захотелось жить, и он уже не протестовал против требований защитников, и сам решился защищаться до крайности. Началось обычное судебное следствие.

Спрос всех остальных свидетелей, приведенных к присяге, подтвердил только сущность обвинительного акта и удостоверил тождественность новой свидетельницы с особой, ужинавшей с подсудимым в отдельной комнате у госпожи Шпигель. Когда же, наконец, дошла очередь и до нее давать показания, и она, бледная, но твердая и решительная вновь вышла в зал и подошла к судьям. В ее голосе, хотя слабом и неуверенном, но так и просящейся в душу, звучала такая нота правды и искренности, что присяжные насторожилось, и со вниманием, боясь, кажется, проронить одно слово, следили за её прерывистой речью.

Прокурор, чувствуя, что с каждым словом свидетельницы почва обвинения выскользнет из-под его ног, бесился внутренне, и грыз зубочистку.

Свидетельница начала издалека, развязала путем каких лишений, какой нужды она попала в омут Петербурга, и, наконец, в приют госпожи Шпигель… путем какого нравственного давления и каких иезуитских подходов она чуть не стала жертвой этой достойной женщины. Когда же она дошла, в рассказе о свидании с подсудимым, до момента, когда узнала в нем брата, гул изумления и недоверия пронесся по всей массе публики, присяжные переглядывались, судьи смотрели на подсудимую с видом полнейшего недоверия. Прокурор вскочил со своего места.

— Я не верю этому!.. Это вздор!..

— Нет ничего легче, как доказать противное, — резко ответил ему Голубцов и, порывшись в портфеле, подал председателю две бумаги, свидетельство о браке артистки Саблиной с князем Перекатипольевым и метрическое свидетельство о рождении у них дочери Ольги… Документы были прочитаны и показаны присяжным… Сомневаться было невозможно… когда же волнение, произведенное этим инцидентом, улеглось, молодая девушка, едва удерживая слезы, вся дрожа от негодования и волнения закончила свои показания следующими словами…

— Я знаю, господа присяжные, что мое доброе имя погибло навсегда, но, чтобы спасти брата, отомстившего за мою честь, я готова пожертвовать жизнью.