Петербургские крокодилы

Через час Голубцов сидел уже у постели Оленьки.

Что они говорили было тайной для всех, так как старуха Саблина отправилась купить все необходимое на полученные деньги, а Борщов вышел по усиленной просьбе больной. Результатом этого свидания была повестка следователя, врученная лично, через неделю, молодой девушке самим Голубцовым, который, чтобы не компрометировать Саблину, устранил передачу через полицию.

Зная из разговоров с молодым князем Перекатипольевым, что ему будут крайне неприятны розыски дамы, бывшей с ним у госпожи Шпигель, Голубцов и не сообщал ему о случайной встрече с Оленькой. Он хорошо знал, что князь откажется от её вызова на суд, так как согласится скорее погибнуть, чем допустить публичный позор своей родной сестры, доведенной нищетой до приюта госпожи Шпигель… одобряя вполне страстное и какое-то болезненное желание Ольги спасти своего брата, и переговорив с московским адвокатом, Иваном Петровичем Громило, приглашенным им, для совместной защиты на суде, они дружными усилиями выработали план защиты подсудимого, основанный на том, чтобы доказать, что поступок князя Перекатипольева с госпожой Шпигель вовсе не может быть отнесен к разряду обыденных скандалов, или взрыву бешенства со стороны подгулявшего офицера, каким хотел его выставить прокурорский надзор, а нежданной вспышкой отчаянья, мести и справедливого гнева на бесчестную женщину, путем бесконечных ухищрений доведшую молодую девушку до продажи.

Благодаря указаниям Ольги, были найдены все нити заговора против нее. Был разыскан и спрошен лакей, приходивший к квартирной хозяйке, и подбивавший ее согнать Саблиных, были собраны письма госпожи Шпигель к Оленьке, её газетные публикации, вызовы, словом, благодаря усилиям этих двух опытных юристов, дело князя Перекатипольева начинало принимать совсем благоприятный для подсудимого ход. Что же касается того, что молодая девушка Саблина должна была на суде оказаться сестрой подсудимого, то это обстоятельство было скрыто до поры до времени и от следователя, и от прокурора, и везде вызванная защитой свидетельница значилась дочерью артистки — Ольгой Саблиной. По мнению московского адвоката, превращение ее на суде в княжну Перекатипольеву должно было окончательно разбить все шансы прокурорского обвинения.

Прокуратура суда, узнав, что защитником князя является такое светило судебного мира, как московский адвокат Громило, считаемый чем-то вроде русского Жюля Фавра, выставило с своей стороны тоже лучшего представителя диалектики, имевшего, как он цветисто выражался, «несколько голов в своем портфеле». Это был знаменитый прокурор Термитов, отличавшийся страстностью и желчью обвинительных речей. Для него не существовало выражения «Прокурор отказывается от обвинения», нет, в каждом подсудимом, имевшем несчастие иметь его обвинителем, он видел преступника и напрягал все свои усилия не только добиться обвинительного приговора, но еще и во время самого суда надругаться и истерзать всю душу несчастного.

Во времена Торквемады он пошел бы далеко!

Наконец, наступил и самый день суда… Громкое дело «князя Перекатипольева, обвиняемого в покушении на убийство в запальчивости и раздражении русской подданной Франциски Шпигель», привлекло в низкую и мрачную залу уголовного отделения петербургского окружного суда массу публики.

Вход был только по билетам, и с утра приставы и судебные рассыльные оберегали вход в святилище, где должен был разыграться эпилог тяжелой, таинственной драмы.

Но вот часы пробили одиннадцать, и присяжные заседатели гурьбой вышли из отведенной для них комнаты. Через несколько минут вышли трое судей и заняли свои места, и тотчас же на своем месте у пюпитра появился прокурор Термитов. Крайне некрасивое, прыщавое лицо его, напоминавшее морду бульдога, на этот раз было как-то еще некрасивей и желтей… Губы были сжаты в презрительную и злобную улыбку.

— Введите подсудимого! — раздался голос председателя, и под конвоем двух жандармов, на скамье обвиняемых, появился молодой князь Перекатипольев. Десятки глаз устремились на его бледное, но все-таки еще очень красивое лицо. На нем было написано столько страданья, и столько внутренней муки, что многим дамам с первого же мгновения стало жаль этого интересного подсудимого.

Свидетели обвинения и защиты оказались все на лицо, но только сама потерпевшая не явилась и прислала вместо себя гражданского истца, присяжного поверенного Морзенштерна, из судебно-еврейского кагала. На скамье защитников помещались рядом Голубцов и Громило. Насколько первый был сановит и представителен, настолько другой был неуклюж и невзрачен. Непослушные косматые пряди черных волос свешивались с его крутого лба и лезли на глаза. Маленькие калмыцкие глазки смотрели как-то сонно и вяло, а сбившаяся на сторону черная узкая бородка, казалось, никогда не знавала гребенки… Словом, московский адвокат не произвел на петербургскую публику, привыкшую к изящной внешности, благоприятного впечатления.