Петербургский текст Гоголя

С появлением в составе сборника новых произведений усложняется и жанрово-композиционный уровень их соотнесенности: статьи – художественно– исторический фрагмент – главы исторического романа – повести, подобно статьям, относительно целостные. Теперь особую роль играет фрагмент «Жизнь». По своей проблематике и расположению в сборнике он как бы соединяет первую и вторую части, произведения целостные и фрагментарные, исторические и современные, художественные и нехудожественные. И само разнообразие сопоставляемых уже по нескольким критериям форм не столько отделяет их друг от друга, сколько в известной мере «скрадывает» своей ступенчатостью прямое, изначально намеченное противопоставление статей и фрагментов. Все это отчасти подтверждает мысль исследователей о том, что «деление произведений, вошедших в “Арабески”, на художественные и исторические имеет определенную долю условности… исторические исследования Гоголя стоят на грани художественного творчества»[422]. Ведь «обе области духовной деятельности в сознании Гоголя в это время максимально сближались. Ему казалось, что осуществляя свою миссию художника, он тем самым добывает для соотечественников достоверное общественно-ценное знание о жизни»[423].

Не случайно по своей разножанровой структуре и дидактической направленности «Арабески» напоминают учительные «Опыты» просветительского плана – как, например, «Опыты истории, словесности и нравоучения» М. Н. Муравьева или «Опыты в стихах и прозе» К. Н. Батюшкова[424]. С «Опытами» гоголевскую книгу сближает и ориентация автора-демиурга на универсализм. Этим и обусловлено сочетание научного и художественного методов познания и – соответственно – четкие (неизбежно схематичные, как можно заметить) пропорции художественного и нехудожественного материала, чья композиция играла роль сюжета. Кроме того, сам замысел, который оформляется во время работы с источниками по истории Украины, позволяет сопоставить гоголевскую «книгу-мир» с жанрами средневековой литературы: переводными авторскими «Шестодневами» отцов церкви (Иоанна Экзарха, Василия Великого и др.) – своего рода «энциклопедиями», где устройство мира объяснялось с христианской точки зрения, – и летописями как повествованием о прошлом и настоящем, объединявшим объективное и субъективное в своей разнородной многостилевой структуре. Важнейшее, на наш взгляд, для генезиса «Арабесок» соотношение их с летописью – в синтезе литературы, истории, фольклора, других искусств и естественнонаучных знаний, в «изобразительности» повествования, использующего приемы церковной речи, в его эстетической и дидактической направленности, даже известной компилятивности (в этом упрекали Гоголя критики-современники). «Арабески» как «летопись» представляют историю человечества, запечатленную и обобщенно – в статьях (характеристика важнейших эпох, основных тенденций, деятелей, переломных моментов), и конкретно, даже иллюстративно, в повестях и фрагментах – «остановленных мгновениях» общественной жизни, где под увеличительное стекло искусства попадают сословия, и отдельные социальные группы, и столь же типичные для того времени и места герои (козак и шляхтич, петербургские художники, офицеры, чиновники и проч.). А типичные проявления в их душах и поступках «вечного»: духовного, Христианского и низменного, дьявольского, все больше пронизывающего мир, – и есть История.

«Всеохватность» сборника определял и некий внутренний символический сюжет: вначале было традиционное для религиозно-учительных сочинений выражение благодарности Создателю, хвалы Творцу, затем шли различные картины всеобъемлющей, все сочетающей Жизни, финал же трагически пародировал летопись и Творца записями сходящего с ума канцеляриста, чье искаженное неразумным обществом сознание отражало мир столь же фантастически и фрагментарно. Но перед тем, как окончательно уйти от мира и погибнуть, герой обращался к спасительному, религиозному Искусству. Только оно в «Арабесках» противостоит «демону», что «искрошил весь мир на множество разных кусков и все эти куски без смысла, без толку смешал вместе» (III, 24). Только оно определяет апокалипсические предчувствия автора, питая и духовную, и чувственную, художественную силу его воздействия на читателя[425].

§ 2. «Арабески» и «Проза» Д. В. Веневитинова