Петербургский текст Гоголя

По-видимому, Гоголь своеобразно применил здесь романтическую концепцию, которой придерживались и любомудры. Она предопределяет развитие образов героев, композицию, выбор художественных средств. Но, в отличие от «романтических рассказов» Веневитинова, фрагмент о «эпическом» периоде непосредственно ориентировался на форму изложения, отражающую, по замыслу автора, важнейшие черты культуры Древней Греции, ее искусства. Философская глубина изображаемого открывалась читателю в чувственном восприятии представленных образов, чему способствовало ослабление авторского (лирического, субъективного) начала, хотя присущая ему дидактичность сохранялась в рассуждениях героев.

Сходство-различие творческого метода Гоголя и Веневитинова также обнаруживается при сопоставлении фрагментов «Женщина» и «Анаксагор. Беседа Платона» (опубл. 1830), по-разному восходивших к «Диалогам» Платона. Философский диалог у Веневитинова, сохраняя значение ранней исторической формы познания и самопознания, заметно осовременивается, и образ Платона лишается конкретных, «физических» примет: он должен восприниматься читателем на основе существующих у того представлений о «Диалогах», их авторе. Это позволяет соотнести идеи Платона с последующим развитием философской мысли, увидеть в них некое «зерно» как обоснование новейшей европейской философии. В «Письме графине NN о философии» утверждалось, что «божественному Платону предназначено было представить в древнем мире самое полное развитие философии и положить твердое основание, на котором в сии последние времена воздвигнули непоколебимый, великолепный храм богини» (Веневитинов, 121). И потому создаваемый образ философа «подчас словно вбирает в себя черты Шеллинга»[451]. С другой стороны, такая условность объясняется романтической «всеобъемлющей» идеей взаимосвязи с природой и человека, и его истории, науки, искусства… Обоснование и развитие данной идеи составляет сюжет философского диалога. Соответственно ей история разделяется на три эпохи: «Золотой век первобытного человечества, “наши времена” и будущий золотой век»[452], – где определение «наши времена» применимо ко всей «лирической» эпохе, что начинается с Древней Греции и еще длится в современный Веневитинову исторический период. Кроме того, подразумевается и определенное сходство «юношеского» духовного развития современной России с Древней Грецией – «юностью» человечества. Это и обусловливает исторические аллюзии во фрагменте[453].

Форма философского диалога была актуальной для русской литературы и публицистики на рубеже 1820–1830-х гг., но чаще всего использовалась в критико-эстетических статьях. В свою неопубликованную статью о «Борисе Годунове» (1831) Гоголь ввел философский диалог и своеобразно применил ту же форму в «Женщине», но здесь, в отличие от Веневитинова, предпослал высказываниям Платона его портрет и соответствующие образу философа историко-бытовые подробности, придавшие достоверность его поучению. При этом драматический диалог как часть повествования оказывался равнозначен другим, эпическим и лирическим формам изображения. То есть, исторический тип сознания воссоздавался не только темой и формой диалога, но и его «окружением», важнейшими чертами древнегреческой культуры.

Философский, «всеобъемлющий» охват данного диалога определен идеалом любви как созидательного начала человеческой деятельности в этом и последующих исторических периодах. Этот идеал свойствен каждому истинному художнику-ученому, и потому Платон, каким представляет его Гоголь, способом выражения своих взглядов близок не столько «Диалогам», сколько стихам и прозе Веневитинова. А суждения Платона о женщине и любви, судя по планам сборника, должны были быть, в свою очередь, соотнесены с представлениями средневековыми в статье «О средних веках» и современными – в повести «Невский проспект»[454]. Таким образом историко-эстетический идеал, при всей изначальной целостности, «закрепленности» в своем времени, дополняется в каждый последующий период новыми, конкретными, индивидуальными, неповторимыми чертами[455] – в отличие от довольно абстрактного «золотого века» у Веневитинова. И отчетливо видно, как открытая дидактическая метафоричность образа-«эмблемы» у Веневитинова преобразуется Гоголем в метафоричность стиля.

Необходимость подробно сопоставить ранний гоголевский фрагмент с произведениями Веневитинова обусловлена и тем, что именно этим фрагментом, согласно предварительному плану, открывалась бы вторая часть сборника. В его контексте фрагмент «Женщина» соотносился бы с началом первой части – статьей «Скульптура, живопись и музыка», идентичной по названию и содержательным особенностям статье Веневитинова. Но в «Арабесках» на этом месте оказался фрагмент «Жизнь», датированный «1831» – как статья «Скульптура, живопись и музыка» – годом выхода «Прозы» Д. Веневитинова.