Петербургский текст Гоголя

Современность же отражается всем петербургским контекстом «Арабесок», связанным со всемирным (в Северной Пальмире представлены все прежние эпохи и культуры, все виды искусства) и малороссийским (это столица православной славянской империи, в которую входит Украина, здесь решалась судьба козаков, а теперь служат их потомки). Есть и то, что объединяет два контекста, – темы распада семьи или ее несложения, влекущего за собой одиночество человека в мире. В патриархальном героическом прошлом Малороссии это объяснялось прямой агрессией и религиозной экспансией Речи Посполитой. Для современной автору действительности актуален тот же конфликт, обусловленный экспансией европейской буржуазной цивилизации, но вместе с патриархальной семьей рушится весь мир, приближая хаос. Отчетливее всего эти сквозные темы «Арабесок» представлены в повестях, где звучат мотивы античной, средневековой и Новой западноевропейской и русской литературы, а эпическое включает лирические и драматические элементы. Это позволяет автору – на фоне «обобщающих» статей – дать в каждой петербургской повести своего рода портрет современности.

Глава V. Изображение российской столицы и ее жителей

В то время пишущие о Петербурге обычно отдавали должное его «европеизму» (отмечая и европейские пороки), величию и удивительной судьбе города, появление которого – на «диком, бесплодном Севере», по замыслу одного человека, за ничтожно малое в историческом масштабе время, ценой небывалых жертв – противоречило законам природы и общества, поражая воображение современников. Столицу Российской империи официально изображали «рассадником» Просвещения, где сосредоточены науки, искусства, ремесла, откуда распространяются они по Руси, и городом европейской культуры, и Северной Пальмирой, и Божественным градом Св. Петра с престолом христианских царей, и центром Православия, преддверием самого Рая. В народных пророчествах – это мистическое северное царство антихриста, приближающее «конец света», губительный «Питембурх», где все «немцы» (то есть «не русские», на языке того времени). Противоречили патриархальности, которую ярче всего воплощала Москва, и такие буржуазные черты интернационального населения, как эгоизм, меркантильность, расчет, индивидуализм и карьеризм. В то же время Петербург / Питер открывал небывалые возможности для русского человека, и – пытаясь их реализовать, до предела напрягая все силы – тот либо осуществлял намеченное, либо погибал, переступив запретную черту[470].

Истории о фантастическом, умопомрачительном, внезапном взлете, случайном обогащении и столь же сокрушительном падении, разорении, наказании, крахе в одночасье и/или смерти непрерывно пополняли столичную мифологию и, вкупе с «основополагающими» легендами о божественной и дьявольской природе города, придавали повествованию о нем отчетливо фантасмагорический оттенок. Он свойствен и пушкинским сочинениям о Петербурге начала 1830-х гг.: поэмам «Домик в Коломне» и «Медный всадник» (с подзаголовком «Петербургская повесть»), новелле «Пиковая дама». Исследователи полагают, что историко-философская подоплека этих произведений, видимо, известных Гоголю от автора, заставила его по-иному смотреть на свои этюды о столице и ее жителях[471].

§ 1. Первые петербургские повести Гоголя