Петербургский текст Гоголя

Творческая история петербургских повестей началась гораздо раньше – с мечты гимназиста Гоголя о будущей столичной жизни. В его письмах к Г. И. Высоцкому, окончившему курс двумя годами раньше и уже служившему там, возникает образ Петербурга как «райского места», где лучшая одежда и еда, несмотря на климат и «необыкновенную дороговизну» всего, даже «самых пустяков», по сравнению с Малороссией. Тогда трудности, скорее, воодушевляли автора – издалека само преодоление их казалось залогом будущего успеха его дела «для пользы человечества». Там, среди друзей-единомышленников, в «веселой комнатке окнами на Неву» закипят его труды, сбудется заветное желание служить Отечеству и высокому искусству (Х, 100). Но вскоре после приезда в столицу он признается в письме матери: «…Петербург мне показался вовсе не таким, как я думал» (Х, 136). И неприятно теперь удивляют, казалось бы, уже известные ему по письмам Высоцкого дороговизна всего, равнодушие к другим тех, кто живет и служит без всякой идеи, ради жалования, а главное – столичная «пустота». И тогда под его пером впервые возникают черты демонического города – никакого, не русского и не иностранного, с бездушными полубезумными чиновниками-автоматами: «Петербург вовсе не похож на прочие столицы европейские или на Москву, – пишет Гоголь матери 30 апреля 1829 г. – Каждая столица вообще характеризуется своим народом, набрасывающим на нее печать национальности, на Петербурге же нет никакого характера: иностранцы, которые поселились сюда, обжились и вовсе не похожи на иностранцев, а русские в свою очередь обыностранились и сделались ни тем ни другим. Тишина в нем необыкновенная, никакой дух не блестит в народе, все служащие да должностные, все толкуют о своих департаментах да коллегиях, все подавлено, все погрязло в бездельных, ничтожных трудах, в которых бесплодно издерживается жизнь их. Забавна очень встреча с ними на проспектах, тротуарах; они до того бывают заняты мыслями, что, поравнявшись с кем-нибудь из них, слышишь, как он бранится и разговаривает сам с собою, иной приправляет телодвижениями и размашками рук» (Х, 139). Трудно не разглядеть здесь набросков «панорамы» Невского проспекта и типов столичных жителей!

Поиски Гоголем квартиры подешевле вели его на городские окраины. Пески, Коломна, Московская застава, отдаленная, «непарадная» часть Васильевского острова с убогими постройками и деревянными мостками на болотистых улочках нимало не походили на великолепный Петербург, представляя своеобразную нищенскую «рамку» его красоты и богатства. Изображение подобных контрастов, суеты и разнородности «города пышного, города бедного», по-видимому, больше интересовало писателя, чем описание восхищавших его архитектурных ансамблей. И «весьма возможно, что Гоголь сначала имел в виду представить живую картину разных частей Петербурга <…> но потом оставил мысль и воспользовался готовым материалом для новых повестей»[472]. О таких набросках отчасти известно по гоголевским черновикам и письмам – это городские сценки, зарисовки жизни художников и чиновников, типичные диалоги…

Сначала из этого материала возникли фрагментарные вещи автобиографического плана – такие, как рассказ о немецком студенте на Васильевском острове в отрывке <Фонарь умирал> (до поступления на службу и сам Гоголь считался студентом) и некая неизвестная нам повесть о молодом художнике или музыканте, живущем на чердаке. Она предназначалась для альманаха, который – рассчитывая на участие Пушкина – хотели издать В. Ф. Одоевский и Гоголь. В письме от 28 сентября 1833 г. Одоевский обратился к Пушкину с предложением о таком сотрудничестве и сообщил, что «Гомозейко (его псевдоним. – В. Д.) и Рудый Панек по странному стечению обстоятельств описали: первый – гостиную, второй – чердак; нельзя ли г. Белкину взять на свою ответственность – погреб, тогда бы вышел весь дом в 3 этажа с различными в каждом сценами; Рудый Панек даже предлагал самый альманах назвать таким образом: “Тройчатка, или Альманах в три этажа”, сочинение и проч. …»[473]. И хотя Пушкин уклонился от участия, но Одоевский и Гоголь, видимо, ободренные успехом у публики первой части сборника «Новоселье» (СПб., 1833), какое-то время готовили издание такого альманаха. Той же осенью Одоевский известил Максимовича: «Я печатаю – ужас что! – с Гоголем “Двейчатку”, книгу, составленную из наших двух новых повестей…»[474]