Петербургский текст Гоголя

В петербургский круг однокашников Гоголя входил ученик Венецианова, сын почтмейстера в Пирятине, будущий известный портретист Аполлон Мокрицкий (1811–1871), выпускник Нежинской гимназии 1830 г. В Петербурге он – в то время мелкий канцелярский служащий – постоянно нуждался и в сентябре 1833 г. вынужден был из-за этого, прервав занятия в Академии, уехать на родину[483]. Гоголь, несомненно, знал о его бедах, и это могло в глазах писателя актуализировать характерные высказывания, наблюдения, подробности быта молодого художника, чьи записи о повседневных тяготах и нужде[484] удивительно соответствуют описанию быта Черткова и Пискарева в петербургских повестях.

Эти ровесники Мокрицкого не названы по имени, видимо, потому, что еще не имеют своего художнического «лица»… Тогда в Академию художеств принимали мальчиков 8–9 лет на 4 «возраста» (примерно три года каждый – как во всех европейских академиях). 1–2-й «возрасты» обучали рисунку и общеобразовательным предметам в Воспитательном училище при Академии. 3–4-й «возрасты» занимались в Академии по своей будущей специальности в историческом, портретном, гравировальном, скульптурном, архитектурном классах. Основным пособием для 1-го «возраста» были «оригиналы» – образцовые карандашные рисунки с античных скульптур или старых итальянских мастеров, обычно выгравированные. Во 2–3-м «возрасте» начинали рисовать антики – гипсовые слепки с голов и фигур античных статуй как эталонов красоты и гармонии. Это было основой воспитания вкуса, художественного переосмысления действительности и правильного развития таланта. Рисовать живую натуру начинали только в 4-м «возрасте», но для постановки натурщиков использовали позы классических статуй.

Таким образом начинающих художников учили в действительности видеть вечные формы и «подправлять» натуру под античные слепки. Считалось, что живопись основывается на божественных «идеалах чистой красоты», которые не зависят от веков и наций (так же, как математика), – они найдены языческой греческой скульптурой и проверены христианской живописью итальянского Возрождения, лишь по этим образцам их можно изучить и усвоить, а потом применить для изображения соответствующей им «высокой» или облагороженной натуры[485]. Вот почему последним словом в искусстве были Рафаэль и Корреджио. Истинным художником можно стать лишь среди вечных образцов – в Италии, куда обычно посылала пансионеров Академия. Всю жизнь этого художника должна пронизывать «идея служения высшей красоте как служения Богу», «чем благороднее душа… тем живее и прекраснее будет произведение искусства», а художник, пишущий натуру без Веры и любви – например, изобразивший ростовщика, – служит Сатане[486].

Однако в Академии, кроме «штатных», обучались и «посторонние» (такие, как Мокрицкий и Гоголь), приходившие в определенное время и «бравшие» за плату тот или иной класс. К подобным учащимся можно отнести 20-летних Пискарева и Черткова. Последний занимался всего «год» и не самой живописью, а подготовительным «сухим, скелетным трудом», о чем говорят «ученические… начатки, копии с антиков, тщательные, точные, показывавшие в художнике старание постигнуть фундаментальные законы и внутренний размер природы» (III, 406). Подробности жизни Пискарева еще более неопределенны – по-видимому, это обобщенные, типичные черты начинающего петербургского художника и его занятий: фрак и плащ, нищая мастерская, нужда, робость, стремление к идеалу, вспышки то энтузиазма, то неуверенности в таланте, который пока что слаб, неустойчив, не получая достойного развития (в отличие от «штатных» учеников Академии). Поэтому Чертков и Пискарев еще не способны творить в полной мере, самостоятельно, и постоянно нуждаются…

Примечательно, что о них Гоголь писал практически одновременно в «Портрете» и «Невском проспекте» как о типе начинающего художника, добавляя молодым героям то, что характерно для подобного типа художника любой эпохи в любой стране, и наделяя таких персонажей чертами «наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих» из «Жизнеописаний» (1550) Д. Вазари и пересказов их в западноевропейской литературе (об этом см. ниже). Возможно, он тогда, используя свой опыт, хотел создать несколько повестей о типичных русских художниках, а может быть, и цикл, который бы перекликался с циклом Одоевского «Дом сумасшедших», посвященным гениям искусства. И только завершив «истории художников», Гоголь – как показывает общность почерка и чернил, тоже почти одновременно! – взялся за историю поручика Пирогова и «Записки сумасшедшего» (III, 636).