Петербургский текст Гоголя

Однако сам Гоголь в письме от 9 ноября 1833 г. уверял Максимовича, что у него «есть сто разных начал и ни одной повести, и ни одного даже отрывка полного…» (Х, 283). Впрочем, это могло быть просто отговоркой (объявил же он «старинной» и «позабытой» в том же письме свою повесть о двух Иванах, которую Смирдин якобы достал «из других уже рук»), – и тогда повесть для альманаха «Тройчатка» можно считать первым вариантом «истории художника или музыканта». Некоторые исследователи относят к этой повести различные отрывки: предположительно, упомянутые выше <Фонарь умирал> и «Страшная рука» с подзаголовком «Лунный свет в разбитом окошке чердака на Васильевском острове в 16-й линии»[475], – ведь, согласно указаниям самого писателя, повесть могли составить «разные начала», разноплановые фрагменты. Но в письмах Одоевского речь шла о повести Рудого Панька, а единственным путем, которым в сферу сознания Пасичника мог проникнуть городской материал, оставались чужие рассказы, записки и дневник. Можно предположить в них автобиографическую основу, ибо в письме к поэту И. И. Дмитриеву от 30 ноября 1832 г. Гоголь называл свое жилище в доме Демут-Малиновского «моим чердаком» (Х, 248), а разработка в 1833 г. комедийных сюжетов предполагала создание монологов.

Записками была знаменитая повесть Н. Полевого «Живописец» (1833)[476]. Форму записок в своем творчестве охотно использовал князь В. Ф. Одоевский, и, скорее всего, он предназначал для альманаха не повесть «Княжна Мими» (на нее, по тематике, обычно указывают исследователи), а «Историю воспитанницы» – рассказ от «я», где отчетливо различимы мотивы «Портрета» и «Пиковой дамы», позднее напечатанный во второй части альманаха Смирдина[477] вместе с повестью Гоголя о двух Иванах. Да и сама пушкинская повесть о «погребе» изначально была записками игрока (прототипа Германна)[478] – о чем, вероятно, знали Одоевский и Гоголь, а потому и хотели соединить повести под общим заглавием «Тройчатка, или Альманах в три этажа». Это объясняло и в какой-то мере компенсировало бы в будущем альманахе «клочковатость» записок, определенную слабость их сюжета. К тому же размышления светского человека передавал бы ученый Гомозейко, страсти игрока – помещик-домосед Белкин, признания человека искусства – пасичник Рудой Панько, а резкий контраст между «литературными масками» именитых авторов и содержанием якобы изданных ими записок создавал бы дополнительную интригу. И хотя проект не был осуществлен, для «Арабесок» использован тот же принцип контраста разных форм повествования и разнородных монологических высказываний, очевидный в «Записках сумасшедшего».

Вероятно, к гипотетической повести Гоголя следует отнести фрагмент записок <“Дождь был продолжительный”> (1833–1834), чья связь с «Невским проспектом» и «Записками сумасшедшего» неоспорима. Повествователем в отрывке выступал любитель дождливой (природной) погоды в столице – петербургский «художнический» тип, антагонист «существователей»[479], – затем к этой позиции будут близки рассказчик «Невского проспекта» и молодой художник в начале «Портрета». И поскольку название «Дождь» фигурировало в первоначальном плане «Арабесок», подобные записки художника или музыканта могли находиться в тетради РМ среди произведений будущего сборника и предшествовать «Портрету» на с. 161–162. О том, что они здесь, видимо, действительно были, на наш взгляд, свидетельствует отрывок записок <“Боже, что они делают со мною…”> на чистой с. 160 (обычно на левую, четную страницу Гоголь переносил варианты к тексту с правой страницы). Этот фрагмент принято относить к финалу «Записок сумасшедшего», однако другие почерк, чернила и место записи указывают, что он возник раньше основного текста повести как вариант иных, ретроспективных записок, – герой принимался за них только в сумасшедшем доме после «лечения» холодной водой. Это могли быть записки «сумасшедшего музыканта», согласно предварительному плану сборника, или молодого меркантильного художника (предположительно Палитрина – об этом см. ниже, на с. 222), который погубил талант тем, что стал за деньги делать стандартные портреты заурядных людей так же, как штампуют лубки. Остается догадываться о причинах сумасшествия героя: он купил живой портрет – мужской или женский? или тот почудился ему? принял красавицу-проститутку за «мадонну», как бы сошедшую со знаменитой картины?.. Но во всех случаях ожившее изображение демонично по своей сути.