Петербургский текст Гоголя

С этими событиями косвенно связано развитие мании Поприщина. Сначала (в печатной редакции) соответствует реальности датировка его записи в день смерти испанского короля 4 октября 1833 г. – это действительно «середа». О самих «испанских делах» Поприщин, возможно, слышит в театре, а потом уже узнает из «Пчелки» в начале декабря, так как не читал газет два месяца, увлеченный развитием интриги с письмами собак. Далее он отражает обстоятельства борьбы за испанский престол уже в 1834 г.: с одной стороны, коалиция Россия – Австрия – Пруссия, с другой – альянс Испании с Францией и Англией («Не позволят этого. …Во-первых, Англия не позволит. Да притом и дела политические всей Европы: австрийский император, наш государь…» – III, 207). То есть герой-филистер проявляет предвидение, каким обычно наделены монархи, мудрецы, художники.

Другая характерная особенность романтического героя-художника – безнадежная любовь, как правило, к недоступному или недостойному, но без видимой причины желанному и обожествляемому «предмету». Вместе с тем, мотив любви бедного чиновника к дочери «Его Пр-ва» перекликается с важнейшим эпизодом «Страданий юного Вертера» Гете (1774; рус. пер.: 1781), историей о бедном писце, который помешался на безнадежной любви к дочери начальника Шарлотте: он представляет ее королевой, «все толкует про королей да государей». Примечательно, что дочь директора, в которую влюблен Поприщин, зовут Софи (ср.: Молчалин и Софья). В русской литературе конца XVIII в. добродетельная и здравомыслящая София из комедий Фонвизина «Бригадир» и «Недоросль» все чаще уступает место своей тезке — Софи падшей, побежденной «страстями» из повести Руссо «Эмиль и Софи, или Одинокие» (1780; рус. пер.: 1800), – и этот мотив соединяется с проблематикой «Страданий юного Вертера». Так, в сентиментальной повести А. И. Клушина «Вертеровы чувствования, или Несчастной М-в» (1793; отд. изд. 1802) скромный домашний учитель, поклонник искусств, влюбляется в свою ученицу – «умную», «божественную Софью», дочь богатого вельможи, но та под давлением отца отвергает героя; предательство Софьи, ее превращение в Софи приводит героя к потере рассудка; излив душевные терзания в дневнике, он совершает самоубийство. А во второй половине 1820-х гг. такая же «приземленная», пошлая Софи была изображена в повестях М. Погодина «Как аукнется, так и откликнется» (1825), О. Сомова «Юродивый» (1827); вертеровские же аллюзии сохранил жанр трагического дневника, который повествовал об утрате мудрой и прекрасной возлюбленной и заканчивался гибелью героя – как в повести М. Погодина «Адель» (18261830). Тогда появился и новый перевод «Страданий Вертера» (М., 1828–1829), наверняка известный Гоголю[526].

Кроме того, именем Софии (греч. «Премудрость Божия») могли называть и Матерь Божию, и Церковь Христову. Заметим, что полученные из «писем» известия о свадьбе Софи и ее действительном отношении к Поприщину поражают героя и заставляют его отказаться от Софи как от ложной Премудрости. Последовавший затем перерыв в записях («Ноября 13» – «Декабря 5») указывает на то, что герой не только отсутствовал в департаменте «более трех недель», но и не был в церкви 21 ноября – в двунадесятый богородичный праздник Введения во храм, как бы позабыв о Богородице. И если его не сразу хватились (а присутствие было обязательным), это характеризует и отношение к нему на службе, и его ненависть к другим чиновникам. Бескорыстная любовь к людям своеобразно проявится у героя лишь в сумасшедшем доме, «храме скорби», – судя по датировке записей, предельно близко к Рождеству Христову. В своих предсмертных мучениях Поприщин, с явными евангельскими интонациями, вспоминает «Матушку», умоляя ее пожалеть и спасти «бедного… больного дитятку», которому «нет места на свете! его гонят!» (III, 214).

Впрочем, и самому Петербургу в изображении Гоголя присущи черты царства мертвых, которое в античной мифологии обычно представало северной, холодной, бессолнечно-тусклой, вечно туманной страной, где обитают бесчувственные тени[527]. То есть подчеркнутая раздробленность мира русской столицы должна напоминать о первородном хаосе и тем самым указывать на «последние времена», приближение конца света. Потому здесь и возникают такие воплощения антихриста, как ростовщик и его портрет, и юная блудница, похожая на Пресвятую Деву, и собаки – не только говорящие, но и грамотно пишущие задушевные письма. Эти мотивы дополнены эсхатологическими идеями, явными в «истории художника-монаха», чей монолог подобен апостольским посланиям о «последних временах» – перекликаясь с двумя посланиями апостола Павла[528]. Так, художник-монах утверждает, что мир разрушается: в нем все больше материального, животного, дьявольского…