Петербургский текст Гоголя

Относительность понятий классическое и романтическое писатель затем подчеркнет сам в статье «Петербургская сцена в 1835–36 г.», где назовет современную литературу «хаосом, из которого потом великий творец спокойно и обдуманно творит новое здание, обнимая своим мудрым двойственным взглядом ветхое и новое. Много писателей в творениях своих это<й> романтической см<елостью> даже изумляли оглушенное новым языком… общество. Но как только из среды их выказывался талант великий, он уже обращал это романтическое, с великим вдохновенным спокойством художника, в классическое или, лучше сказать, в отчетливое, ясное, величественное создание. Так совершил это Вальтер Скотт и, имея столько же размышляющего, спокойного ума, совершил бы Байрон в колоссальнейшем размере. Так совершит и из нынешнего брожения вооруженный тройною опытностью будущий поэт…» (VIII, 553–554). Надо понимать, таким же классическим (а не романтическим!) – прозаическим и поэтическим, вобравшим опыт Пушкина, В. Скотта, Шекспира, Мольера, Гете и других классиков, – Гоголь хотел видеть и собственное творчество.

§ 6. Изображение Храма в прозе Гоголя

Наблюдения над религиозной подоплекой прозы Гоголя закономерно приводят нас к одному из центральных образов его художественного творчества. Храм – это модель Мира, которая отражает то или иное представление о его структуре, символизируя гармонию внешнего и внутреннего. Поэтому изображение храма всегда метафорично: оно передает «дух» и/или «схему-идею» эпохи, основные, порой противоречивые интенции развития общества. Подобное соотнесение свойственно общественному сознанию любой эпохи, будь то ироническая оценка превратностей «долгостроя» Исаакиевского собора как памятника двух, трех или даже четырех «царствований»[633] или образ разоренной (хорошо, если только перестроенной в клуб) церкви, который, пожалуй, лучше всяких исследований помогает понять, что произошло с нами, нашей страной и нашей культурой.

В христианской аксиологии человек воплощает собой Храм Божий – по словам апостола Павла, «вы храм Бога жива…» (2-е Кор. 6:16). Храм символизирует Веру, Отечество, народ, его верховную власть, дом и семью. Для романтизма, обращавшегося к национальному на основе христианского, использование этой метафоры было принципиально. Таково, например, изображение средневековых храмов в творчестве В. Скотта и его русского последователя М. Н. Загоскина; воплощенной метафорой предстает роман В. Гюго «Собор Парижской Богоматери» (1831). В своей статье о средних веках Гоголь представляет их так: «…величественные, как колоссальный готический храм, темные, мрачные, как его пересекаемые один другим своды, пестрые, как разноцветные его окна и куча изузоривающих его украшений, возвышенные, исполненные порывов, как его летящие к небу столпы и стены, оканчивающиеся мелькающим в облаках шпицем» (VIII, 25). Закономерно, что метафора храма обретает особое значение в художественной прозе Гоголя.

Образ «природного» храма возникает в первом же произведении Гоголя, подписанном его именем[634]. В философском диалоге «Женщина» место действия обозначено несколькими деталями: «мраморная колонна» с «богатым коринфским оглавием», купол, «истукан» и – главное – как бы растворяющее стены обилие света (VIII, 143), что создает представление не столько о культовом языческом сооружении[635], сколько об особом «пространстве Света» – добра, мудрости, красоты. В дальнейшем такое представление о храме актуализируется в монологе философа Платона, где многобожие, Зевс, Аид соседствуют с утверждениями о Боге и рае: данное противоречие, по мнению романтиков, было органически присуще «юной и светлой» древнегреческой эпохе. Само пространство «храма природы» (здесь, несомненно, – прообраза христианской церкви) как бы инициирует мудрость суждений старца как прообраз и фундамент будущего христианского богословия, а это, в свою очередь, предопределяет примирение юного Телеклеса с красавицей Алкиноей и возникающее затем духовное единство трех героев именно в «пространстве Храма»[636].