Петербургский текст Гоголя

Исследователями также отмечено, что очередность эпизодов «Вия» (когда Хома отвергает ведьму, она кошкою прыгает ему на спину и заставляет бежать как коня) соответствует последовательности эпизодов в сказках основной группы. Но если в повести «Майская ночь» Гоголь сохранял конкретный фольклорный мотив превращения ведьмы в кошку, то здесь он заменяет его сравнением: ведьма прыгает на спину Хоме, как кошка; Хома не превращается в коня, но, как конь, везет ведьму и т. п. Затем он начинает избивать ведьму подобранным на дороге поленом – так же, как герои сказок убивали ее осиновым поленом или «дубчиком» (аналогичным осиновому колу). Из этого следует, что Гоголь не просто соединял отдельные мотивы, взятые из различных вариантов сказок о ведьмах, но следовал сюжетной схеме именно сказок основной группы. А принципиальное отличие «Вия» от них в том, что в повести нет сакрального или демонического «добровольного помощника», который советовал герою сказки, как тому поступить, чтобы не погибнуть. Обычно это был «носитель знаний»: старик/старуха, мать/отец (или другие старшие родственники), иная ведьма или колдун, в церкви герою помогал священник, или св. Николай, или апостол Пётр…

В повести же, по-видимому, чудесное в основном связывается с характером маргинального героя, с его «податливостью» искушению, с его отступлением от канонов церковной службы из-за боязни мирского суда или наказания (согласие отпевать убитую им же и, как явствует, «нераскаянную» ведьму) и, наконец, совмещением экзорцистской практики с богослужением. Нарушением канона является и неосмысленное, «механическое чтение» – во хмелю[640], с помыслами о «люльке», – должно было читать «со умилением и сокрушением сердечным, разумно, со вниманием, а не борзясь, якоже и умом разумевати глаголемое»[641]. Эти мотивы «неправильного служения» будущего церковнослужителя подтверждают исконную, органическую «неправедность» героя – соответственно мысли Гоголя о постепенном, историческом искажении образа Божьего в человеке Нового времени. По словам православныхисследователей, «можно отметить целый ряд черт, характеризующих героя именно как “духовного недоросля”. Это его рассеянность в молитве (при постоянном в то же время поминании нечистой силы), это несоблюдение героем постов, его душевная и физическая леность, “стоическое” пребывание в нравственном нечувствии к добродетели и скорая податливость ко греху, невосприимчивость героя к очистительному воздействию выпадающих на его долю испытаний; праздное любопытство, упование на собственные силы, суеверие вместо веры, стремление к сытости и покою, сибаритство, блуд, пьянство, – и закономерно вытекающее отсюда отсутствие упования на Бога, уныние и отчаяние»[642].

Поэтому все происходящее в «темном» храме первой и второй ночью можно истолковать и как видения Хомы от страха, нечистой совести, обильного предшествующего возлияния и проч. («…страх загорался в нем вместе с тьмою, распростиравшеюся по небу». – II, 209), когда человек бессилен против «темного» в себе и своем мире. Однако на третью ночь защита храма нарушается будто бы извне: «Вихрь поднялся по церкви, попадали на землю иконы, полетели сверху вниз разбитые стекла окошек. Двери сорвались с петлей, и несметная сила чудовищ влетела в Божью церковь» (II, 216). – Ср. редакцию повести 1835 г.: уже во вторую ночь «вдруг сквозь окна и двери посыпалось с шумом множество гномов, в таких чудовищных образах, в каких еще не представлялось ему ничто, даже во сне <…> Но крикнул петух: все вдруг поднялось и полетело сквозь двери и окна» (II, 574–575).

Дальнейшее, неоднократно переработанное Гоголем описание «гномов» и самого Вия (II, 574–575, 583–586), по-видимому, совмещает черты католических химер, языческих божеств и человеческих монстров. Но все же следует уточнить давнее «наблюдение – что завязнувшие в окнах и дверях церкви гномы… определенно соотносятся с химерами готических храмов»[643]. Химеры изображали дьявольские силы, для которых освященное пространство непроницаемо, и потому всегда находились вне храма. В повести «Вий» гномы легко проникают в пространство «темного» храма и здесь же остаются, а согласно редакции 1835 г., потом они «завязнули» не только в его углах, в отверстиях окон и дверей, но и в самом куполе, который, как известно, символизирует Небо.