Петербургский текст Гоголя

Давно уже отмечено, что этот эпизод – возможно, первоначальное зерно всего сюжета – восходит к известной новелле П. Мериме «Маттео Фальконе» (впервые: Revue de Paris. 1829. № 4. Mai)[308]. Но перекличка не столь однозначна, как может показаться… Маттео (древнеевр. «Божий человек») казнит своего ребенка – единственного сына, избалованного матерью и старшими сестрами наследника – за то, что тот нарушил «кодекс чести» и выдал разбойника, попросившего его о помощи, – «чужим» людям, государству. Польстившись на блестящую игрушку Нового времени, механические часы, ничтожные перед вечно меняющейся природой и сменой поколений, мальчик предал все, ради чего живет семья и весь род Фальконе. Таким образом, Маттео убивает как бы самого себя и прекращает свой род потому, что породил недостойного сына, – и Бог не отводит руку отца, как это было в библейском рассказе. А Бульба убивает взрослого сына-козака, который, изменив вере, родным и товарищам, перешел с оружием к врагу, – и отец-патриарх, отрекшийся от родства с ним, карает его своей рукой как отступника от общего, святого дела, но все же потом, после колебаний, соглашается отдать должное его воинской доблести и похоронить с честью[309]. Для художника-историка это средневековая искупительная жертва Новому времени, когда человек, отходя от Бога и веры, «самовластно» поступая, тем самым разрушает себя и прерывает свой род.

Трагедию сыноубийства сопровождают и общепринятая тогда эмблема «жатвы смерти» – «хлебный колос, подрезанный серпом», и сравнение с «молодым барашком, почувствовавшим смертельное железо» (II, 322), которое обусловливает аллюзии с жертвоприношением Авраама. Смерть сохраняет у Андрия внешне естественное сочетание мужского и женского, красоты и мужества: «Он был и мертвый прекрасен: мужественное лицо его, недавно исполненное силы и непобедимого для жен очарования, еще сохраняло в себе следы их; черные брови как траурный бархат оттеняли его побледневшие черты», – смерть примиряет с отцом и братом, которые погребут его как воина «честно… в земле» (II, 322–323; в черновой редакции было: «…при свисте и пуль и крике двух бившихся народов». – II, 644).

Тема отступничества, обозначенная раньше предательства Андрия, не исчерпывается с его казнью. Так, хранящий по закону мир с «бусурменами» Кошевой выглядит предателем в глазах Бульбы, хотя прямое нарушение перемирия козаками было бы клятвопреступлением. Православные «лыцари» допускают оскудение Божьего храма, не заботясь о приличествующем ему убранстве. В их глазах отступники от христианства – «нечистое католичество», которое преследует православных и отдает их церкви в аренду, хотя и кровавая ветхозаветная месть козаков полякам – тоже отступление от христианских канонов, а разное понимание христианского долга вносит раскол в ряды запорожцев, когда ради вызволения товарищей из плена одни уходят в погоню за татарами, другие остаются на верную гибель. Позднее нарушают свой долг и Остап, который в пылу боя, сражаясь, вышел за оборонительные порядки козаков и попал в плен, и Бульба, забывший о «важности своего поста» из-за «желания подать помощь и освободить любимого сына» и тем самым погубивший свой отряд (II, 331).

Затем путь Тараса к Остапу, как ни странно, чем-то напоминает тайный переход Андрия в город. Начинается путь в Сечи, когда, оправившись от ран, Бульба впервые ощутил одиночество среди товарищей: «…ничто не могло развлечь его. По-видимому, самые пиршества запорожцев казались ему чем-то едким. С ним неразлучно было то время… когда он гулял со своими сыновьями, еще крепкими, свежими, исполненными сил, – и на этом, дотоле ничем не колеблемом лице, прорывалась раздирающая горесть…» (II, 333–334). Его испытания: потеря сыновей, ранение, отчуждение от всего прежнего – пробуждают в нем чувственное, «женское» начало, которое вызывает уныние и отчаяние, греховные для христианина, и желание «еще раз увидеть» Остапа, «сказать ему хоть одно слово» (II, 335). Главными становятся не разум и не Вера, до сих пор определявшие поведение Бульбы, не духовная, а «физическая» жизнь – земная жизнь рода. И тогда, как в случае с Андрием, на помощь приходит демонический посредник.