Петербургский текст Гоголя

Во внешности и поведении главных героев повести постоянно подчеркивается и общее, и типическое. Сам Тарас – «один из тех характеров, которые могли только возникнуть в грубый XV век…» (II, 283) – соединяет азиатскую деспотичность и европейскую вольность, а единственное внешнее его отличие от других козаков в том, что лицо Бульбы постоянно «сохраняло какую-то повелительность и даже величие, особливо, когда он решался защищать что– нибудь» (II, 285). Столь же типичен образ его жены – матери Остапа и Андрия. Когда она слышит о «скорой разлуке» с ними, ее «бледное» лицо искажают «слезы» и «горесть, которая, казалось, трепетала в глазах ее и в судорожно сжатых губах <…> слезы остановились в морщинах, изменивших ее когда-то прекрасное лицо», ибо «ее прекрасные свежие щеки и перси без лобзаний отцвели и покрылись преждевременными морщинами» (II, 283, 286). Не случайно и ее сравнение с чайкой, взятое из народной песни: «Обычно… скорбь матери передается образом чайки… или степной перепелки…»[299], – как в песне «Ой, біда, біда мні, чайці-небозі». Там рассказывается, как степная чайка (или чибис) свила гнездо у торной дороги и вывела птенчиков, но пришли жнецы (либо тем шляхом ехали чумаки) и забрали «чаеняток», сварили в котле. Сама песня «аллегорически представляла Малороссию как птицу, свившую гнездо свое близь дорог, окружавших ее со всех сторон» и была самой любимой из украинских песен для Д. П. Трощинского[300]. Указание автора на эту песню позволяет видеть в образе безымянной козацкой матери черты самой матери-Украины.

Сыновья Бульбы, вернувшись домой, смотрят «исподлоба» – как и должны смотреть «недавно выпущенные семинаристы. Крепкие, здоровые лица их… покрыты первым пухом волос, которого еще не касалась бритва» (II, 279). Когда же они впервые одеваются по-козацки, «их лица, еще мало загоревшие, казалось, похорошели и побелели: молодые черные усы теперь как-то ярче оттеняли белизну их и здоровый, мощный цвет юности; они были хороши под черными бараньими шапками с золотым верхом» (II, 288). Оказавшись в Сечи, «имевшей столько приманок для молодых людей», Остап и Андрий, подобно другим пылким юношам, «скоро позабыли и юность, и бурсу, и дом отцовский, и всё, что тайно волнует еще свежую душу. Они гуляли, братались с беззаботными бездомовниками и, казалось, не желали никакого изменения такой жизни» (II, 303).

Затем, уже в походе, они оказываются среди таких же «молодых, попробовавших битв и опасностей… вдруг приобревших опытность в военном деле, пылких, исполненных отваги, желавших новых встреч, жадных узнать новые эволюции и вариации войны и показать свое умение играть опасностями» (II, 313).

Отношение братьев к войне не противопоставлено (как будет во 2-й редакции), оно просто разное: волевой Остап, как будто созданный «только на то… чтобы гулять в вечном пире войны… и теперь уже казался чем-то атлетическим, колоссальным», с уверенными движениями и всеми «качествами мощного льва»; чувственный Андрий «также погрузился весь в очаровательную музыку мечей и пуль, потому что нигде воля, забвение, смерть, наслаждение не соединяются в такой обольстительной, страшной прелести, как в битве», – и потому оба, подобно другим молодым козакам, мучаются и «сгорают нетерпением» от двух недель «роздыха, который они имели под стенами города…» (II, 313). Но в ситуации, когда Остап и остальные, видимо, чем-то занимают себя (это будет конкретно изображено во 2-й редакции) и не задумываются: ведь у них нет и не может быть близких среди гибнущих жителей осажденного города, – Андрий почему-то не находит себе места, ночью ему не спится… И это подчеркнутое отличие героя от окружающих ставит под сомнение заявленную ранее общность.

В рамках авторского повествования картина «огненной ночи» в Польше соотносится с поэтическим изображением украинской степной ночи. Но если в степи лишь «иногда ночное небо в разных местах освещалось дальним заревом от выжигаемого по лугам и рекам сухого тростника» – от огня «созидательного» и потому красиво освещавшего «серебряно-розовым светом» в небе «темную вереницу лебедей» (II, 297), то «величественное зрелище» перед глазами Андрия, – это беспощадное истребление огнем всего, что создано природой и человеком, это опустошение земли в «июньскую прекрасную ночь, с бесчисленными звездами» (II, 313), которые в представлении украинцев означают души (см. прим. № 235). Пламя летит от земли до «самых дальних небес», достигая звезд[301], а птицы – символ Небесного простора и воли – кажутся лишь «кучею темных мелких крапинок» или «крестиков на огненном поле» (II, 313). Эту страшную картину можно истолковать как разрушение «лестницы Иакова» (Бытия 28:10–21; символ связи человека с Богом[302]), предвещающее Апокалипсис.