Петербургский текст Гоголя

Кроме различий принципиальных, гоголевское описание отличается от всех представленных выше еще и тем, что в 1-й редакции «Тараса Бульбы» запорожцы показаны в духе типовых стилизованных «народных картинок», отражавших характерные занятия козаков – пьянствующих, играющих на бандуре, пляшущих, воюющих и т. п. (возможно, и лежащих на земле/дороге). На этот источник указал сам Гоголь. Так, в <Главах исторической повести> описана «небольшая картина, масляными красками, изображающая беззаботного запорожца с бочонком водки, с надписью: “Козак, душа правдивая, сорочки не мае”, которую и доныне можно иногда встретить в Малороссии» (III, 294). В повести «Вий» упомянуто, что на стене погреба «нарисован был сидящий на бочке козак, державший над головою кружку с надписью: Все выпью» (II, 194). А своеобразная контаминация этих образов-эмблем происходит при описании Сечи: «На большой опрокинутой бочке (очевидно, из-под водки. – В. Д.) сидел запорожец без рубашки; он держал в руках ее и медленно зашивал на ней дыры» (II, 299)[296], – где актуализирована семантика растраты и пустоты. По-видимому, близко к «народным картинкам» изображен и «молодой запорожец», что «отплясывал» среди толпы на площади, «заломивши чертом свою шапку и вскинувши руками», в окружении «старых», и «Фома с подбитым глазом», отмерявший «каждому пристававшему по огромнейшей кружке» водки (II, 299)[297]. Но после указания на общую «флегматическую наружность» запорожцев о них сообщается лишь «дюжие» или «дряхлые», «молодые» или «старые, загорелые, широкочленистые… с проседью в усах» (II, 300, 307), хотя, как обычно у Гоголя, из этого правила есть исключение – довбиш (довбыш, литаврщик, подающий сигнал о Раде), «высокий человек, с одним только глазом, несмотря на то, страшно заспанным» (II, 304), – то есть тот, кто обязан немедленно оповещать всех, плохо видит и постоянно спит.

Но это лишь внешние различия, ибо автор представляет запорожцев едиными по духу, по самосознанию («Мы все запорожцы, все из одного гнезда, всех нас вспоила Сеча, все мы братья родные…» – II, 326). Так, они «в важных делах никогда не отдавались первому порыву, но молчали и между тем в тишине совокупляли в себе всю железную силу негодования», подавляя «чувства… в душе силою дюжего характера <…> волновались все характеры тяжелые и крепкие. Они раскалялись медленно, упорно, но зато раскалялись, чтобы уже долго не остыть» (II, 308–309). В традициях своего противоречивого века, они были суровы и свирепы для врагов, но знали милосердие и великодушие, воевали во имя христианской Веры, но «слышать не хотели о посте и воздержании», среди них были «охотники… до золотых кубков, богатых парчей, дукатов и реалов», а церковь Покрова Пресвятой Богородицы (покровительницы коза– ков) была самая скромная, ибо большинство, вместо пожертвований на храм, предпочитало пропивать «почти все… при жизни своей», понимая гульбу и войну как религиозный «пир души» ради Товарищества (II, 302, 303, 305). – Ср., в повести «Запорожец» В. Т. Нарежного: запорожцы строго соблюдают православные традиции, служат молебны, а десятую часть добытого всегда отдают «на украшение Храма Угодника Божия»[298].

Соответствующие противоречия присущи и всей Сечи. «Эта странная республика была именно потребность того века» (II, 302), поскольку сочетала азиатские формы слитной, «братской», «роевой» жизни и деспотизма с европейской вольностью и независимостью каждого «лыцаря», а формы их самоорганизации – с территориальной «арматурой» войска, что ввел Баторий (от города полк, от местечка – сотня…). Поэтому атмосферу Рады может определять и общее настроение, и козацкая старшина, и даже один, как показано в повести, упрямый «мятежный» Тарас, и – тем более! – Кошевой как «слуга» коза– ков, якобы покорно исполняющий их «волю», но в то же время, говоря современным языком, умело манипулирующий воинственной толпой (двойственна и его позиция по вопросу о войне: «…ему казалось неправым делом разорвать мир», который клятвенно «обещали султану», хотя сам он был уверен, что Козаку «без войны не можно пробыть. Какой и запорожец… если он еще ни раза не бил бусурмана?» – II, 305–306). И когда, по предложению Кошевого, думают отправить на челнах «несколько молодых людей, под руководством старых и опытных» – «пусть немного пошарпают берега Анатолии», чтобы вызвать гнев султана и развязать войну (а козацкое войско будет «наготове… и силы… будут свежие»), – то запорожцы уверены, что поступают «совершенно по справедливости» (II, 306). Справедлив в их глазах и еврейский погром после известий о «беззаконии» на Гетманщине, злодеяниях поляков и евреев-арендаторов, хотя евреи – шинкари и торговцы в Сечи никак не могут быть к этому причастны (скорее, подоплека расправы в том, что «многие запорожцы позадолжались в шинки» и, по словам Кошевого, им «ни один черт теперь и веры неймет». – II, 305).