Петербургский текст Гоголя

Согласно романтической характерологии, демоническое обусловлено происхождением такого героя или его контактом с дьявольскими силами и проявляется в его отчуждении от общества, особых вредоносных качествах, внешности и поведении. К таким, безусловно демоническим по своему происхождению, персонажам в современном Гоголю историческом повествовании относились образы инородцев, чаще всего мусульман, цыган, евреев, реже – чухонцев, поляков, немцев (впрочем, немцем, как известно, именовали любого иноземца) и… запорожцев. Как правило, такое изображение было обосновано фольклором, но в некоторых случаях главную роль играла позиция удивительно веротерпимой Российской православной державы по отношению к отступникам, изменникам, «переметчикам». И если демонизация Мазепы поддерживалась государственно-церковной традицией предания его анафеме, то демонизация поляков была обусловлена не самòй (достаточно в то время сильной) антикатолической тенденцией, а Польским восстанием 1830–1831 гг. Для демонизации запорожцев основное значение, видимо, имели правительственное постановление об уничтожении Сечи и последующий исход части запорожцев в Турцию (об этом см. с. 37). Но для украинцев, демонизировавших в своем фольклоре цыгана[310], «жида» и «москаля», запорожец оставался героем. В раннем творчестве Гоголя представлен весь круг демонических персонажей: и поляки, и цыган, и «жид», и «баба» как ведьма, и черт[311] – «совершенно немец», и запорожец, а демонизм северной природы русских и чухонцев косвенно характеризуется «огненной картиной» Санкт-Петербурга в «Ночи перед Рождеством». Демонизация евреев в европейской литературе восходит к Средневековью[312], когда их стали считать народом, который «возгордился» и отвернулся от Христа, отправив Его на казнь, и был наказан Богом – «низвергнут» как Сатана: лишен родины и рассеян по лику земли. Современная Гоголю романтическая литература изображала еврея подлым, алчным, трусливым предателем-иудой, шпионом, христопродавцем, «губителем Христа», «ненавистником христианства». Современный израильский исследователь утверждает, что «применительно к еврейству в целом романтическая литература исходила из того непререкаемого – и для католичества, и для православия – положения, что после распятия Иисуса само существование этого народа утратило всякий положительный смысл, поскольку чаемый мессия уже пришел, ветхозаветное “предисловие” сменилось евангельским откровением, а “ветхий” Израиль – “новым”, то есть вселенской церковью <…> Иначе говоря, евреи, с религиозной точки зрения, были заведомым анахронизмом, главная польза от которого заключалась в том, чтобы служить наглядным пособием по истории церкви, демонстрируя ее сокрушительную победу над синагогой. Заботливо акцентированные убожество и забитость современного еврейства и в романтической литературе, и за ее пределами выглядели столь же убедительным свидетельством христианской истины, как и мертвенность Страны Израиля, навеки ставшей “Гробом Господним”, скопищем могил и руин, окаменевшим хранилищем христианских чудес»[313].

В русле той же традиции оказываются известные Гоголю сведения из «Истории Русов», а также козацких и польских летописей о том, как поляки позволили «жидам» арендовать православные церкви[314], осквернять церковную утварь и одежду, богохульствовать, ставить особые значки на просфоры и пасхальный хлеб (последнее можно понять, по «Откровению Иоанна Богослова», как предвестие конца света). Недаром в украинском вертепе «жид» вместе с чертом живет в аду[315]. В малорусской драме его традиционно «обвиняют не только в мошенничестве и обмане, но и в систематическом союзе с поляками для угнетения крестьян, доходящего до последних пределов бесчеловечности»[316]. Считалось, что «при панах» евреи крупно обогащаются и – в отличие от мелкого вора и мошенника цыгана – их нельзя провести, ибо они хитрей и умней самого черта, поэтому с ними не стоит иметь никаких дел – все равно обманут[317].