Петля Арахны (СИ)

— Ах, прекратите! Если бы он просто обидел меня… Поверьте, я стерпела и проглотила множество обид. И Мирелла, к примеру, всего лишь крошечная песчинка в выжженной пустыне, которую в конце концов он оставил мне. Однако он не просто обидел меня, он сделал куда более непростительную вещь: предал наши идеалы, подорвал основу самобытности рода, частью которого стала и я, позволив себе загрязнить его кровь. А этого я ему спустить просто так уже не могу. Такое, увы, не прощают…

— А как же необходимость проявлять снисхождение к немощам ближнего? Отвечать любовью на чужое зло? «И остави нам долги наши, якоже и мы оставляем должником нашим»…

— Ах, да, — кивнула Нарцисса. — Я совсем забыла — вы же верующий!

— А вы, стало быть, совсем уже не веруете в Бога?

— Я давно верую уже только в собственные силы, Керберос, потому как Силы Высшие и этот ваш Бог — весьма сомнительная субстанция, не находите? Да и как вы сами могли не утратить веру, пережив за свою жизнь двенадцать детей? Неужели у вас никогда не возникало желания отказаться от Него?

— Может ли букашка, живущая на теле Земли, вышедшая из неё и питающаяся ею, отказаться от этой самой Земли? — вздохнул тот. — Может ли крошечная бактерия на стенке вашего желудка, к примеру, моя дорогая, возомнив себя излишне самодостаточной, отказаться от вас?.. Согласитесь, это было бы просто смешно!

— Я ослышалась или вы действительно назвали людей лишь крошечными бактериями в теле некого слишком непостижимого для них существа, которое безразлично к ним, которое даже, возможно, не задумывается о них?..

— А вы саму себя, стало быть, возомнили уже богом, право имеющим стирать этих самых бактерий и букашек с лица Земли, не так ли?

— Я никем себя не возомнила! Я та, кто я есть, ни меньше и не больше, и уж точно не собираюсь потакать ущербным законам некого незримого разума, придуманным на самом деле именно вот такими вот жалкими букашками, надеющимися, что более сильные особи поверят в их сказки и, убоявшись страшного суда, не станут совершать против них поступков, обозначенных аморальными! Так что оставьте лучше свои проповеди для червей, которые очень скоро уже станут вашей единственной компанией или помолитесь, потому как это последнее, что вы ещё способны сделать для своей души на этом свете!

— Да, вы правы, я обязательно помолюсь, — кивнул Керберос. — Но отнюдь не о своей душе, а о вашей. Попрошу Господа, чтобы он направил вас после содеянного на такой жизненный путь, который привёл бы вас в конечном итоге ко спасению.

— Как-то не очень это по-христиански желать ближнему страданий, вам так не кажется?

— А я и не сказал, что желаю вам страданий, — беззлобно усмехнулся старик. — Вы это сами себе сейчас так рассудили…

— И не нужно мне никакое ваше спасение! — огрызнулась Нарцисса. — Всё это глупости для слабых не способных постоять за себя людей, которым только и остаётся, что подставлять раз за разом вторую щёку, представляя, будто они святые, а все вокруг — грешники, которых не ждёт ничего кроме геенны огненной.

— А вы, сами, что полагаете, нас там ждёт? — полюбопытствовал он.

— Не знаю, что нас всех там ждёт, Керберос, и мне, честно говоря, недосуг размышлять сейчас над этим, однако, здесь, на Земле я предпочитаю теперь отвоёвывать своё любыми возможными способами, а не смиренно преклонять голову, утешаясь, бесплотными фантазиями, будто где-то там, за гранью, мне за моё смирение будет полагаться персональный угол в раю! Святоши любят говорить, что надо терпеть, потому как покорное терпение, мол, вознаграждается, а обидчиков своих надо прощать — ибо существует некое высшее воздаяние… Вот только всё это чушь, — выплюнула Нарцисса, грудь её беспрестанно вздымалась теперь под плотной расшитой чёрным кружевом тканью платья. — Я вот долго терпела. И что получила, в конце концов? Где моё великое вознаграждение и где воздаяние для обидчиков, а? Где моя благодарность, за моё смирение?.. А истина в том, что никто ничего просто так не получает за своё терпение Керберос! Потому как нет и быть не может никакой вселенской справедливости и благодарности!

— Терпели ли вы с любовью и прощали ли искренне? — участливо спросил тот.

— Я поступала согласно заложенным в меня с детства нормам. Я совершала акт самопожертвования во имя высших целей, во имя сохранения традиций, во имя устоев. Блюла чистоту… Но всё это оказалось, в конечном счёте, никому не нужной кроме меня чепухой.

— В вас, моя добрая госпожа, говорит гордыня. Вы принимали совершаемое вами терпение и даруемое прощение, как подвиг, за который вам полагалась обязательная награда, а не потому, что искренне любили того самого человека из-за которого делаете теперь всё это…

— Да что вы сами-то знаете о любви? — задохнулась она, веки её дрогнули.

— Пожалуй, что ничего. Вы правы, — примирительно заключил тот. — Однако мне вас всё же жаль, Нарцисса.

— Ах, оставьте свою жалость или пожалейте уже наконец себя — это вам сейчас нужнее! А я в ваших сожалениях уж точно не нуждаюсь.