Петля Арахны (СИ)

— Я видел вас сегодня, — он обернулся, посмотрев на неё наконец прямо. В глазах его отразилась мука. — Прости, что не сказал сразу. Я был в лаборатории да, я принёс букет и… я видел вас… в его кабинете. Я слышал ваш разговор. Но я обязан сказать тебе, что он врёт, Гермиона! Он не тот за кого себя выдаёт, поверь мне ещё только один раз. У меня есть доказательства, Северус запросил его биографию из Мексики… Он просто дурачил нас всех всё это время, он врал! И он использует тебя… И я… — голос его надломился; дрожащей рукой он прикоснулся к своим губам. — Я не могу допустить, чтобы тебе вновь причинили боль…

— Нет, — выдохнула Гермиона, и в следующий момент, ведомая каким-то первобытным велением, она бросилась на колени ему в ноги, отчаянно вцепляясь пальцами в ткань его брюк и, запрокинув голову, стала кричать: — Нет, Люциус! Пожалуйста! Этого не было! Ничего не было! То о чём ты говоришь… Алонзо…

— Встань! — свирепо воскликнул он, склоняясь над ней и хватая её за плечи, на лбу у него вздулась вена. — Я же просил тебя никогда не ползать передо мной на коленях! Имей гордость и мужество признать… Всё кончено! Всё кончено, Гермиона! Твои страдания со мной на этом кончаются, но и ты не мучай меня, прошу!

— Но я не делала этого, Люциус! — слёзы брызнули из её глаз. — Я бы никогда не посмела сделать такое! Даже в мыслях! Ну, пожалуйста, Люциус!

— Хватит, Гермиона! Это жестоко… Неужели я не заслужил хотя бы капли милосердия? Твоя месть слишком затянулась!

— Нет, Люциус! Я не мщу! — она начала захлёбываться слезами, обхватывая с отчаянием его ноги и утыкаясь лбом в его колени. — Меня не было в лаборатории сегодня днём! Мне пришло письмо… И я зачем-то поехала… Не знаю, зачем я поехала туда, Люциус! Но меня не было в лаборатории, пожалуйста, поверь мне! Я… я люблю тебя, только тебя! Ты единственный мужчина, которого я люблю! Которого я вообще когда-либо по-настоящему любила! Я бы никогда…

— Ты врёшь! Зачем ты врёшь? Я же видел всё собственными глазами!

— Ах, я не знаю, что и кого ты видел, но это была не я! Клянусь тебе! Клянусь… Как… Как мне доказать? — она вновь вскинула на него свои глаза и выдохнула. — Примени ко мне легилименцию! Да-да! Пожалуйста, войди в мой разум, как раньше! Я открою его для тебя полностью, снова! Я не буду сопротивляться, не буду применять окклюменцию. Ну, пожалуйста, если ты, правда, любишь меня, Люциус!

Люциус замер на мгновение, перестав пытаться вырываться из её рук, и она закрыла глаза. В следующий момент в висок ей уткнулся конец его волшебной палочки и Гермиона судорожно вздохнула.

— Легилименс, — раздался голос Люциуса, который тот час же потонул в её крике.

Страшная боль пронзила ей голову. Она не сопротивлялась ему, но он ворвался в неё слишком резко, слишком грубо. Воспалённый, обезумевший от горя разум его безжалостно прорывался сквозь её мысли и воспоминания, отчаянно рыща среди них, выворачивая наизнанку, пытаясь обнаружить следы того страшного эпизода, свидетелем которого он стал… Гермиона чувствовала, как Люциус метался внутри её головы, он искал ещё и ещё, его собственное сознание молнией проносилось раз за разом, разрывая ей голову, доставляя ей страдания и боль. Наконец он прервал эту невыносимую связь, оставив её мысли в покое и тишине. Его проникновение в неё показалось ей таким долгим, что оставшись в своей голове в одиночестве, она поразилась тому, как это в действительности было прекрасно…

Обессиленная, Гермиона обмякла и, выпустив его ноги из рук, легла на пол, вздохнув и прикрыв глаза. Люциус в следующее же мгновение опустился рядом с ней, дрожащие пальцы его коснулись её лица, после чего он отчаянно прижал её голову к груди, обнимая её за плечи и принимаясь целовать в лоб, шепча:

— Прости. Прости меня. Прости.

***

Когда Гермиона открыла глаза, то обнаружила себя уже на их с Люциусом кровати, в их спальне. В доме было тихо. За окном занимался вечер и, повернув голову, она увидела, что он лежал рядом с ней, облокотившись о подушку и рассматривая её.

— Люциус, — выдохнула Гермиона, вспомнив всё, что с ними произошло.

— Что, моя радость? — погладив её по голове, спросил он так, будто последние недели были лишь её страшным сном; ночным кошмаром, как раньше.

Взглянув Люциусу в глаза, Гермиона в следующее же мгновение порывисто обхватила руками его шею, крепко-крепко прижимаясь к нему. Руки Люциуса заскользили по её спине, и в комнате воцарилось молчание, которое никому из них больше не хотелось прерывать. Губы его целовали её лоб, она же просто уткнулась носом ему в шею и дышала им. Дышала, понимая, что не могла надышаться, после чего пальцы её сами собой начали расстёгивать рубашку на его груди; маленькие пуговички выскальзывали из них, и Гермиона начинала их рвать. Он тоже стал раздевать её, вдавливая в кровать, покрывая беспокойными поцелуями её шею и грудь.

— Моя… О, Мерлин, моя! — расслышала она шёпот, срывавшийся с его дрожащих губ.

— Только твоя, — выдохнула она, обхватывая его голову ладонями. — Всегда…