Петр Гулак-Артемовский

Изменение стиля П. Гулака-Артемовского обусловлено и той дискуссией, которая велась вокруг вопроса о возможностях украинского языка и дальнейших перспективах развития национальной литературы. Писатели дошевченковской эпохи были вынуждены теоретически и практически отстаивать свое право создавать литературу на родном языке. Ситуация осложнялась острыми нападками российской критики на каждую украинскую книгу. Авторами нападок часто оказывались люди, которые не умели читать «ни по-малороссийски, ни по-польски, а понимали и того меньше». Предостерегая себя от незаслуженных критических стрел, П. Гулак-Артемовский опережает их «писульками…», адресованными к рецензентам, издателям, редакторам журналов: он то оправдывается перед воображаемыми оппонентами, то полемизирует с ними, а то и извиняется. М. Каченовский в предисловии к балладе «Рыбак» сообщает читателям о полученном от автора письме, в котором объясняется причина обращения к украинскому языку. «Вспомнив о некоторых особых мотивах, – писал редактор „Вестника Европы“, – которые заставили его передать родным языком балладу Гете…, что между прочим и ради любопытства захотел он попробовать, нельзя ли малороссийским языком передать чувства нежные, благородные, возвышенные, не вынуждая читателя или слушателя смеяться, как от „Энеиды“ Котляревского и от других написанных… стихов? Указывая далее на некоторые песни малороссийские, на песни нежнейшие и трогательнейшие, он с благородной неуверенностью в успехе издает балладу свою как простую попытку». Попытка оказалась удачной. Публикация «Рыбака» имела важное значение как первый серьезный отход от бурлеска и первый шаг в романтическом направлении, а следовательно, и доказательство способностей украинского языка не только развлекать и смешить, но и раскрывать внутренний мир человека. П. Кулиш, упрекая новую литературу в «котляревщине», с помощью которой «чуть-чуть не погубили земляки самостоятельно свое новорожденное слово», по достоинству оценил первые усилия П. Гулака-Артемовского.

Вслед за балладами «Твардовский» и «Рыбак» в том же «Вестнике Европы» в 1827 году были напечатаны два стихотворения П. Гулака-Артемовского «К Пархому» – переработки двух од Горация; переработки эти были написаны в течение двух дней, 4–5 ноября 1827 года. Через четыре с лишним года (20–26 февраля 1832 г.) были написаны еще три переработки.

В конце 1830-х гг. объектом для бурлескных переработок П. Гулака-Артемовского становятся произведения древнеримского поэта Горация, которые своими идеями были созвучны взглядам украинского поэта. Некоторый интерес к Горацию у Гулака проявился еще в 1819 г. Журнал «Украинский вестник» за этот год напечатал его произведение в прозе «Кое-что о Гараське», представляющее собой примечание к басне «Тюхтий и Чванько».

Появление двух переводов Гулака-Артемовского из Мицкевича и Гете стало для украинской литературы весьма значительным фактом. Эти переводы открыли и показали путь дальнейшего плодотворного развития украинской поэзии; они стали примером и образцом для поэтических попыток украинских романтиков. Вслед за двумя балладами Гулака-Артемовского появляются, частично на страницах того же «Вестника Европы», аналогичные перепевы Л. Боровиковского, А. Шпигоцкого, распространяются рукописи малоизвестных или совсем неизвестных подражателей вроде П. Науменко, М. Шрамченко и других. Молодые украинские поэты смотрят на П. Гулака-Артемовского как на своего учителя, основателя нового направления в украинской литературе, как на строгого и справедливого судью своих поэтических попыток.

Однако сам Гулак-Артемовский не удержался на достигнутых рубежах и очень быстро разочаровался в тех возможностях украинского поэтического языка, которые сам недавно доказывал в письме к редактору «Вестника Европы». Об этом разочаровании не раз вспоминал Г. Ф. Квитка. Еще 2 июня 1834 года в письме к М. П. Погодину он сообщал, что его «„Малороссийские повести“ написаны в разрешение спора, что на нашем наречии нельзя написать ничего серьезного, нежного, а только лишь грубое, ругательное, кощунское».

Через несколько лет, 15 марта 1839 года, почти теми же словами он рассказал об этом и П. А. Плетневу: «По случаю был у меня спор с писателем на малороссийском наречии. Я его просил написать что-то серьезное, трогательное. Он мне доказывал, что язык неудобен и вовсе ни на что не способен. Зная его удобство, я написал „Марусю“ и доказал, что от малороссийского языка можно растрогаться». И наконец, еще позже снова о том же: «Чтобы доказать одному неверующему, что на малороссийском языке можно писать нежно, трогательно, я написал „Марусю“». То, что во всех этих случаях речь шла именно о П. Гулаке-Артемовском, объяснила вдова Квитки, Анна Григорьевна, когда вскоре после смерти мужа на вопрос И. Срезневского «Как он дошел до того, что начал писать на малороссийском наречии?» – ответила: «Артемовский говорил, что малороссийский язык груб, тогда Григорий Федорович написал „Марусю“».