Петр I

Уже они стали грозить, что учинят жестокую расправу с соседними войсками, если те или не перейдут добровольно на их сторону, или будут противиться их умыслу В Москве ходило много слухов о столь близкой опасности, но никто не мог определить степень их достоверности; наконец, частые свидания бояр, неоднократные дневные совещания их, постоянные ночные собрания и обсуждения открыли всем глаза на важность дела, и неотложная необходимость заставляла торопиться с решением. Перед своим отъездом царь назначил генералиссимусом своих войск боярина и воеводу Алексея Семеновича Шеина; поэтому расправа над мятежниками могла быть поручена только тому лицу, которому уже ранее его царское величество вверил управление военным делом, но на этот счет не существовало никаких вполне определенных распоряжений. Все желали в принятии окончательного решения сообразоваться с обстоятельствами, и, если стрельцы станут слишком упорно сопротивляться и не будут просить прощения за свою провинность, то со всею строгостью наказать их за их преступный замысел. Шеин согласился применить порученную ему власть с тем, однако, условием, чтобы решение это было всеми единодушно одобрено и скреплено подписью и печатью каждого. Хотя требование это было полностью справедливо, однако ни один из всего числа бояр не согласился приложить свою руку, неизвестно, из страха или из зависти. Между тем близость опасности и боязнь, что мятежные полки стрельцов проникнут в Москву, не допускали промедления. Небезосновательно было также опасение, что чернь присоединится к мятежникам, почему сочли за более благоразумное идти им навстречу, а не ожидать их губительнейшего нападения. Гвардейским полкам было внушено, чтобы они всякий час держались наготове, так как им придется выступить против святотатственных оскорбителей его величества, и те из них, кто уклонится от своей обязанности, будут признаны виновными и участниками того же преступления; если дело идет о благоденствии государя и державы, то не должно существовать уз ни крови, ни родства; мало того, сыну дозволяется убить отца, если тот злоумышляет на гибель отечеству. Генерал Гордон усердно выполнил свой долг и воодушевил вверенные ему воинские отряды к выдающемуся подвигу, да и нет службы более славной, чем та, которая выполнена для благоденствия царя и государства. Благоприятным предзнаменованием было то, что этот поход против мятежников как раз совпал с праздником Пятидесятницы: дух Истины и Справедливости смутил их неправедные замыслы, как это ясно показал дальнейший ход событий. Раздор разъединил трех главных вождей бунтовщиков, это задержало их поход, и мятежные стрельцы только на третий день встретились с верным войском под монастырем, посвященным Пресвятому Воскресению и называемым другими Иерусалим³. Тяжесть преступления влечет за собою страх, медлительность, а иногда и противоположные друг другу планы, и согласие на злодеяние, хотя и скрепленное клятвою, никогда не бывает продолжительным. Если бы мятежники хоть часом ранее заняли монастырь, то, под оградой его укрепления, они, вероятно, долго понапрасну изнуряли бы усилия верного воинства и увенчали бы свой преступный замысел злополучной для верноподанных победой. Но судьба отказала в желанном исходе для их насильственных замыслов. Неподалеку от монастыря течет по черноземной местности небольшая речка, на более отдаленном берегу ее расположились царские воины, а на противоположном стали уже показываться мятежники. Они замышляли перейти через реку и, пожелай они осуществить это, царское войско с трудом помешало бы им, так как оно было утомлено дневным переходом и не успело достаточно набраться крепости. Гордон возместил силу хитростью и один вышел на берег, желая переговорить со стрельцами. Он застал их уже предпринимающими переправу и начал отклонять их от дальнейших попыток примерно в следующих выражениях: какое у них намерение? куда они направляются? если они думают про Москву, то наступающая ночь препятствует им идти далее и занять все теснины более высокого берега; поэтому им лучше остаться на другой стороне реки и воспользоваться ночным временем для более зрелого обсуждения, что им предпринять на завтра. Мятежная толпа не воспротивилась таким дружеским советам, так как физическая усталость влияла и на их мысли, отклоняя их от неожиданных случайностей боя. Между тем Гордон, хорошо рассмотревший все удобства местности, занял с согласия Шеина своими воинами выгодно расположенный соседний холм, распределил и укрепил сторожевые посты и не опустил ничего, что могло бы служить, с одной стороны, к защите и обороне его войска, а с другой – ко вреду и ущербу врагов. С такою же добросовестностью и храбростью деятельно выполнил лежавшую на нем задачу цесарский пушечного дела полковник де Граге; он занял вышеупомянутый холм, удачно разместил пушки и расположил все в таком порядке, что почти все части успеха принадлежали артиллерии. Как только рассвело, генерал Гордон по поручению воеводы Шеина вторично вступил в переговоры со стрельцами; упрекнув коротко полки за их неповиновение, он долго распространялся о царском милосердии. Если (говорил он) они ищут жалованья, то нельзя солдатам заявлять царю о своих желаниях мятежным скопом. Зачем вопреки привычке к повиновению, вопреки правилам дисциплины оставили они местности, порученные их верности? Зачем они прогнали офицеров, а сами замышляют насилие? Пусть лучше мирным путем изложат они свои требования и вернутся в указанное место, памятуя о долге верности; если он увидит, что они склонны к повиновению, если услышит их мольбы, то он добьется удовлетворения их просьб и выпросит им прощение за соделанный позор. Но эта речь Гордона не произвела впечатление на уже закоренелое упорство, и в своем упрямстве они отвечали только следующее: гораздо скорее следует им отправиться в Москву, чтобы обнять там дражайших жен и получить невыплаченное жалованье, чем вернуться бедняками в назначенное место. Гордон донес Шеину об этом преступнейшем упорстве стрельцов; но Шеин все еще не терял надежды на раскаяние злоумышленников, поэтому Гордон не отказался третий раз подействовать на озверелых мятежников предложением помилования их вины и обещанием уплаты жалованья. Но всякие увещания были бесплодны: они не только не увенчались желанной целью, но при дошедшем до ярости ожесточении едва не имели плохого конца: стрельцы начинают уже бранить и порицать влиятельного мужа, своего прежнего генерала, говоря ему, чтобы он немедленно убирался прочь и не рассуждал более попусту, если он не хочет, чтобы пуля покарала его за такую дерзость; они не хотят признавать ничьей власти, не слушать ничьих приказаний и не вернутся в таком положении к своему посту; их надо допустить в Москву; если они встретят препятствие, то проложат себе дорогу силою оружия. Эта неожиданная ярость раздражила Гордона, и он стал совещаться с Шеиным и другими бывшими тут офицерами о том, что надо предпринять при таких обстоятельствах, но, конечно, легко было принять решение против тех, которые уже ранее определили испытать силу своего оружия. Поэтому, видя упорное желание мятежников сразиться, в царском лагере стали делать приготовления к боевому столкновению. Стрельцы проявляли не меньшее усердие: они выстроились в боевую линию, направили пушки, стали рядами и вознесли предварительно молитвы, призывая имя Божие, как будто они готовились сражаться с врагами за правое дело. Стало быть, и порок не дерзает появляться всенародно иначе, как под прикрытием добродетели и справедливости. Осенив себя с обеих сторон бесчисленными крестными знамениями, войска вступают в бой. Первый залп из пушек и ружей, сделанный из стана воеводы Шеина, был только слышен, но не имел никаких осязательных последствий, так как, по приказу воеводы, орудия не были заряжены: это сделано было в надежде, что устрашенные действительным отпором стрельцы обратятся к повиновению и покорности. Но вышло наоборот: то обстоятельство, что первая буря выстрелов пронеслась без ран и без потерь, сообщило только мужество злодеям; значительно ободрившись, они делают залп и некоторых убивают, а гораздо большее количество ранят. Когда смерть и раны явно показали, что надо действовать более сильными мерами, то полковнику де Граге предоставили свободу не скрывать более своей доблести, а стрелять ядрами и картечью из пушек более крупного калибра. Полковник давно уже дожидался этого приказа и немедленно произвел залп в мятежников с такою ловкостью, что остановил ярость их сопротивления, и стычка обратилась в горестное избиение бунтовщиков. В то время как одни падали бездыханными, другие рассеялись в ужасе, и стрельцов покинули их мужество и заносчивость; те из них, кто отличался большей рассудительностью в опасности, тщетно пытались помешать действию царских пушек и отразить их силу, направив против них свои орудия. Полковник де Граге уже предупредил эти замыслы стрельцов, направив свои пушки на пушки вероломной толпы, и сметал подступающих к орудиям стрельцов как бы непрерывным вихрем, так что многие падали, большинство убегало и не оставалось никого, кто осмелился бы вернуться для пользования пушками. Между тем генерал <полковник> Граге не переставал со своего холма метать молнии в ряды уже убегавших; стрельцы нигде не чувствовали себя в безопасности, не находили никакого спасения в оружии и ничего так не боялись, как непрестанных молний из пушек, направляемых против них немецкой десницей. Поэтому те, которые час тому назад весьма дерзко отвергали предлагаемую им милость, теперь предлагают сами сдачу: такого короткого промежутка времени было достаточно, чтобы отличить побежденных от победителей. Они покорно падают на колени и просят прекратить неистовство пушек, обещая немедленно исполнить все, что им ни прикажут. В ответ на их мольбы им было предложено сложить оружие, выйти из рядов и подчиниться всему тому, что им будет приказано. Хотя побежденные тотчас побросали оружие и пошли в назначенные им места, все же залпы из пушек продолжались еще некоторое время, так как с уничтожением причины для страха они могли вернуться к прежнему безрассудству, и снова могла начаться упорная война. Между тем, раз они подлинно были испуганы, то их безнаказанно можно было презирать. Тысячи людей дали связать себя, а если бы они пожелали испробовать свою силу, то, вне сомнения, оказались бы победителями связавших их. Но есть Бог, который рассеял помыслы злодеев, чтобы они не могли завершить начатое.