21-го. Почти весь день провел на судне у царя. Там в гостях у него был весь генералитет: генерал-адмирал Апраксин, петербургский комендант генерал-адмирал Брюс, подполковник Преображенского полка генерал-майор von Kircken и генерал-майор Birkholtz, в этом собрании находился и я. Такой великой и здоровой попойки и пьянства, как здесь, еще не бывало. Когда я отказывался пить, ко мне подходил сам царь, ласкал и целовал меня, одной рукой обхватывал мне голову, другой держал у моего рта стакан и так упрашивал, столько произносил ласковых слов, что я наконец выпивал вино. Я пытался убраться тайком незамеченным, дважды был уже в своей шлюпке, но, прежде чем успевал отвалить, в нее спускался сам царь и приводил меня назад. Потом он приказал вахте при трапе следить, чтобы без особого его разрешения ни одна лодка не покидала судна. Этим отнималась у меня последняя возможность бегства. Продолжая таким образом пить без остановки, я напился чрез край, так что наконец должен был выйти из каюты на палубу, ибо желудок мой не мог вмещать всего того, чем был переполнен. Тут, когда меня, salvo honore <без вреда для чести – лат.>, рвало, ко мне подошли два лица, которых в ту минуту, вследствие опьянения, я не был в состоянии признать, да и до сегодняшнего дня наверное назвать не могу, догадываюсь только, что это были датские морские офицеры, находившиеся на царской службе, ибо я хорошо помню, что они обращались ко мне по-датски. Лица эти заявили, что царь велел им привести меня к нему, но я извинился и отвечал им, что, видя мое положение, они сами сумеют объяснить царю причину моего неприхода. На этот раз они оставили меня, но вскоре пришли снова с тем же требованием. Ответ мой был прежний. Я усердно убеждал и просил их принять во внимание, в каком я виде, и дать мне немного оправиться, заверяя, что на это потребуется самый короткий срок и что затем я с удовольствием явлюсь к царю. Но теперь, быть может из опасения, как бы не прогневить царя, вернувшись к нему с новым отказом, они решили привести меня силой. Сначала взялись они за меня осторожно и принялись оттаскивать от корабельного релинга, на который я опирался, я же, крепко за него ухватившись, продолжал ласково увещевать их. Но тут они крепко меня схватили, я же, сопротивляясь, для большего устоя уцепился за одну из бизангитовых. Между тем в помощь к первым двум офицерам подоспело еще несколько человек, и, как они начали дергать меня довольно грубо, я под влиянием хмеля и озлобления выпустил из рук веревку, за которую держался, и выхватил из ножен шпагу. Я никого не рубил, не колол ею, даже не ранил никого и только хотел их напугать. Действительно, все меня оставили, и я остановился, прислонившись спиной к борту. В это время ко мне подошел царь, не в меру пьяный, как и я, и в грубых выражениях пригрозил пожаловаться на меня моему всемилостивейшему королю за то, что я в его присутствии обнажил шпагу. В сердцах, пьяный, я со своей стороны ответил ему тоже не особенно мягко, что имею гораздо более оснований сетовать на тех, которые таким образом хотят действовать относительно меня насилием. Затем царь велел мне отдать ему мою шпагу. Тут я, однако, настолько опомнился, что исполнил его приказание, протянув ему оную эфесом вперед. Царь гневно взял ее и убежал с ней в каюту. Вскоре он распорядился, чтобы вахта отпустила меня на «Александр», куда я и вернулся. Вечером посланник Фицтум, приехав на судно, привез мне обратно мою шпагу. Ко времени его возвращения я успел немного выспаться и тут подробно переговорил с ним по этому делу. Я сказал, что хотя ввиду такого обращения со мной я имел бы полное основание отстраниться от царского двора впредь до получения от моего всемилостивейшего государя и короля приказания в ответ на мой отчет о настоящем вопросе, тем не менее, считая непозволительным по обстоятельствам времени затевать раздор, я, конечно, предпочитаю принять вину на себя, вследствие чего прошу его съездить на следующий день на судно к царю и, извинившись за меня в случившемся, ходатайствовать, чтобы его величество предал все дело забвению как во внимание к тому, что я дважды пытался съехать с «Лизеты», но, как известно самому царю, не получил разрешения, и что если бы меня отпустили, всего этого не случилось бы, так и ввиду того, что сказанные мной ему слова могли бы зачесться за те резкие речи, с которыми сам он ко мне обратился.
22-го. Как было между нами условлено с вечера, посланник Фицтум отправился рано утром к царю и извинился за меня в приведенном выше смысле. С ответом он прибыл назад тотчас же. Царь сказал ему, что вчера и сам был пьян, а потому ничего не помнит и о случившемся знает только от других, что если он меня чем обидел, то просит у меня прощения, со своей же стороны от всего сердца отпускает мне все, что было мной сказано и сделано, и приглашает немедленно к нему приехать, чтобы с ним помириться. Засим я поспешил к царю вместе с посланником Фицтумом. Когда я попросил его величество простить меня за вчерашнее, он обнял меня и поцеловал.
