Петр Кропоткин. Жизнь анархиста

В Женеве, где он поселился в доме № 17 по улице Рут-де-Каруж, Кропоткин по-прежнему еле сводит концы с концами, но не теряет энтузиазма. «Я теперь принимаюсь усиленно работать для русских журналов, чтобы зарабатывать чем жить, – пишет он Лаврову, – все это время, с тех пор как кончил с Реклю, приходилось работать для дел партии, и я почти ничего не заработал…»[812] «Мои дела настолько плохи теперь и в Женеве такое безденежье…»[813] – жалуется он. Спасали переводы, которые заказывали различные издательства. «Затем, я теперь ежедневно, по ночам, сижу над переводом романа и ищу чего-нибудь такого для статьи по естествознанию. Люлька, ты знаешь, что я находчив, я верю в свои силы; до сих пор умел выпутываться из худших условий. А вера – сила»[814], – писал он жене в мае 1879 года.

Приходилось хвататься обеими руками за предложенные тексты, лишь бы они были. И идти на самые разные ухищрения. Дейч вспоминал, как однажды Кропоткин получил заказ на перевод с испанского языка, но одновременно, в те же сроки, был вынужден переводить большой текст для другого издателя. Второе предложение было куда выгоднее первого, и отказаться от него при хроническом безденежье было невозможно. Выручить друга вызвался Степняк-Кравчинский. Одна беда – он не знал испанского. Но спасли авантюристические наклонности. Между друзьями состоялся забавный диалог:

– Да разве ты знаешь испанский?

– Нет, не знаю, но у тебя, вероятно, имеется какой-нибудь испанско-французский или испанско-итальянский дикционер[815], а также грамматика. При помощи этих пособий я переведу с испанского так же свободно, по прошествии недели, как со всякого другого, мне знакомого: при знании двух романских языков, я полагаю, это нетрудно[816].

«Каково же было его удивление, а также и всех нас, присутствовавших при этом разговоре, – вспоминал Дейч, – когда Сергей день в день окончил работу и, по признанию Петра Алексеевича, перевод оказался безукоризненным»[817].

И все же он оставался гостеприимен и добр к друзьям, как бы ни было пусто в кармане. Всегда готов угостить их. «"А впрочем, Люба, дай-ка нам по стакану кофе, а то у меня в горле пересохло". – И Люба, т. е. Вера, сожительница Кропоткина, которая на него чуть не молится, дает нам кофе, что заставляет мое сердце сжаться, ибо я знаю, что это, может быть, на последние деньги»[818], – вспоминал Венюков о своем визите на квартиру Кропоткиных в Женеве. Но, конечно, кофе готовила не Люба и не Вера, а сама Софья Григорьевна.

* * *

Наступил 1881 год – год, когда Петру Алексеевичу было суждено покинуть Швейцарию. После недавнего, пусть и отмененного, решения властей Женевы о его высылке Кропоткин понимал, что тучи сгущаются. Но, проигнорировав мнение властей, он по-прежнему со всей страстью продолжал агитационную деятельность, чем еще больше привлекал к себе внимание врагов. «Очень уж норовят меня выгнать», – сообщает он Лаврову[819].

12 февраля, 13 марта, 18 марта (в годовщину Парижской коммуны) и 6 апреля Юрская федерация провела серию собраний и банкетов с участием швейцарских рабочих и революционных эмигрантов. Германская полиция отмечала активное участие в мероприятиях Кропоткина и Жуковского. 15 мая прошел крупный интернациональный митинг в Монтрё, на котором обсуждалось взаимодействие революционеров из различных стран[820]. Превращение Швейцарии в «штаб-квартиру» европейских радикалов все больше беспокоило власти Старого континента. Но непосредственным поводом для удара по бунтовщикам стали события в России.

13 марта 1881 года (1 марта по принятому тогда в России календарю) членам «Народной воли» удалось после ряда попыток убить императора Александра II. Надежды заговорщиков на то, что перепуганное царское правительство пойдет на уступки и перейдет к конституционным реформам, как и следовало ожидать, провалились. «Народовольческая» организация была разгромлена, ее лидеры отданы под суд. 15 апреля (3 апреля по российскому календарю) пятеро организаторов покушения – Андрей Иванович Желябов (1851–1881), бывшая соратница Кропоткина по Большому обществу пропаганды Софья Львовна Перовская, Николай Иванович Кибальчич (1853–1881), Трофим Михайлович Михайлов (1859–1881) и Николай Иванович Рысаков (1861–1881) – были повешены.

Несмотря на разногласия с «Народной волей» и неприятие ее политических планов, Кропоткин немедленно взял покушавшихся под защиту. «Надо возбудить общественное мнение Европы против русского царя», – писал он Лаврову, выражая надежду, что акции солидарности будут организованы также в Лондоне, Париже и других местах[821].

Редактируемая Петром Алексеевичем газета Le Révolté сообщала 13 марта, что смерть царя была встречена во Франции и в Женеве с «неподдельной радостью»: «Что бы теперь ни было, один факт бесспорен: событие 13 марта стало огромным шагом для будущей революции в России, и те, кто его совершил, позаботятся о том, чтобы кровь мучеников не была пролита напрасно»[822].