Петр Кропоткин. Жизнь анархиста

Казалось бы, ясно: для Петра Алексеевича опасность войны исходит в первую очередь от Германии. Это было в чем-то логично: начинает войну всегда тот, кто хочет передела границ, считая себя обделенным при «распиле» мирового «пирога». Но это же не означает, что его противники – безгрешные ангелы! Кропоткин столь же решительно отвергал империалистическую политику и других держав – к примеру, действия Великобритании в Англо-бурской войне. Возможно, он возлагал всю вину за начало мировой войны на Германию, потому что это ее войска вторглись на территорию Бельгии и Франции, а не наоборот? Но его позиция по Русско-японской войне показывает, что анархист прекрасно понимал: в войнах между государствами виноват не только тот, кто «начал», то есть сделал первый выстрел; к войнам ведет столкновение властно-политических и экономических интересов государств и их правящих элит.

Быть может, на взгляды Кропоткина повлияло его негативное отношение к социал-демократии, занимавшей преобладающие позиции в германском рабочем движении? Но он был знаком и дружен со многими немецкими анархистами и долгие годы тесно сотрудничал с ними. Есть даже точка зрения, что с возрастом Петр Алексеевич просто стал более «умеренным», перейдя к своеобразному «анархо-реформизму» и частичному признанию западной демократии[1632]. Но думается, что сам Кропоткин, который до конца дней своих считал себя революционером, с негодованием отверг бы подобные «комплименты»…

А может быть, объяснением служит франкофильство, доведенное стариком до крайних уже пределов? Ведь Кропоткин всю жизнь обожал Францию, преклонялся перед ее революционными традициями и культурой. Эмма Гольдман вспоминала, как во время их встречи в 1907 году в Париже тот был воодушевлен самой возможностью побывать на французской земле. «Я застала его в наибольшем воодушевлении, чем когда-либо раньше, он выглядел небывало энергично и жизнерадостно, – свидетельствует американская анархистка. – Притворившись, что не понимаю причины, я поинтересовалась, что вызвало такую счастливую перемену. "Париж, Париж, моя дорогая! – воскликнул он. – Есть ли еще на свете город, будоражащий кровь, как Париж?"»[1633]

Франция была для Петра Алексеевича не только страной революций, но и эпицентром грядущей социальной революции, которая приведет в итоге к торжеству анархии. А значит, полагал он, Францию надо спасти сегодня, спасая будущую революцию завтра. Владимир Поссе вспоминал, как в начале 1900-х годов Кропоткин говорил ему, что именно «во Франции совершится победоносная коммунистическая революция»[1634].

Так и теперь! Ожидания оказались впереди реальности. «Вооружайтесь все. Делайте сверхчеловеческие усилия! – взывал он к французским анархистам. – Только этою ценою сможет Франция отвоевать свое право и силу, чтобы вдохновлять своей цивилизацией, своими идеями свободы, коммунизма, равенства, братства народов Европы. Проснитесь! Не давайте этим злодеям-завоевателям снова раздавить латинскую цивилизацию и французский народ, у которых уже был 1848 год, была Коммуна 1871 года, тогда как у немцев не было еще 1793-го! Не дайте наложить на Европу ярмо целого столетия милитаризма!»[1635]

Но дело не ограничивалось защитой Франции. Теперь Кропоткин призывает и жителей России «бороться до последней крайности с озверевшими завоевателями», уверяя, что уступить Германии хотя бы Польшу и Прибалтику означало бы «добровольно обречь себя на то полстолетие застоя всей революционной деятельности, которое последовало за торжеством Германии в 1871 году и последовало бы в России»…[1636]

Мы не станем здесь делать выбор в пользу того или иного предположения. Возможно, сам Кропоткин мог бы, после глубинного самоанализа, разрешить загадку. Если бы захотел. Нам же достаточно здесь сделать вывод: так или иначе, Петр Алексеевич совершил шаг, противоречивший самой сути его собственных идей. Иными словами, изменил сам себе. И неудивительно, что большинство анархистов мира предпочли теперь защищать идеи Кропоткина от него самого – и если понадобится, то даже вопреки ему самому!

* * *

Ох, Петр Алексеевич! Никто не ожидал…

«Хотелось бы мне очень поговорить с Вами о нашем общем друге П. А. К[ропоткине]. Положительно понять его не могу… Как хорошо могли бы мы использовать войну за наши идеи, если б он и еще некоторые вдруг не стали такими ярыми патриотами!»[1637] – сокрушался Яновский в письме Марии Гольдсмит.

Она, «Маруся», да старый друг Варлаам Черкезов поддержали… Заняли позицию, близкую к той, на которой стоял теперь Кропоткин. Однако большинство российских анархистов решительно осудили войну и тех левых, кто выступил в ее поддержку.