Петр Алексеевич, как и многие из его современников, предчувствовал приближение большой войны, хотя сам момент ее начала застал его врасплох. Кропоткин никогда не был пацифистом, в отличие, скажем, от таких его друзей, как нидерландец Домела Ньивенхёйс. Антимилитаристом – да! Но его отношение к вопросу о войнах всегда было подчинено революционным соображениям. Его интересовал вопрос: как конфликт между государствами отразится на возможностях совершения социальной революции и продвижения к анархистскому обществу. Он, как мы помним, не верил, что простое поражение именно «своего правительства», которое провозглашали, например, многие противники самодержавия во время Русско-японской войны, будет способствовать росту освободительных настроений. Наоборот, Кропоткин опасался того, что поражение в войне вызовет подъем националистических настроений. Такой взгляд не означал, что Кропоткин в то время склонялся к тому, чтобы поддержать какую-либо из воюющих сторон. Он в равной мере осуждал и русскую экспансию на Дальнем Востоке, и завоевательные устремления Японии, и империалистические интересы США и Британии в регионе, зато солидаризировался с японскими социалистами-антимилитаристами.
Как же следовало революционерам, с точки зрения Кропоткина, ответить на войну, организованную и объявленную правящими классами и государствами? Ни в коем случае не защищать «свое» правительство и не становиться на сторону «своего» государства. Но и не выбирать пацифистское бездействие и непротивление. «Если Франция подвергнется вторжению какой-либо военной державы, – писал Петр Алексеевич в письме в газету
Книжник-Ветров вспоминал, как во время Лондонского съезда «хлебовольцев» в октябре 1906 года выступил с докладом, доказывая, что в случае войны анархисты должны дезертировать, отказываться от призыва в армию и «всячески мешать войне». Он уверял, что Кропоткин возражал ему, говорил об агрессивных планах Германской империи, называл ее опорой «общеевропейской реакции». (Что же, мы читали о его позиции в 1905–1906 годах и знаем, что он был противником пацифизма, считая, что только революция может остановить войны.) Императора Вильгельма II он назвал «коронованным жандармом», а династию Романовых – «Голштейн-Готторпами». Кропоткин прошелся и по немецким социал-демократам, вспомнив о том, как Маркс и Вильгельм Либкнехт интриговали против Бакунина. В итоге пацифистская антивоенная резолюция Книжника-Ветрова была провалена[1620]
.Но буквально через день Кропоткин в личной беседе высказал Книжнику-Ветрову иную мысль. Вскоре, уверял он, «Россию ждет война на Ближнем Востоке». В этот конфликт будет вовлечена вся Европа. «…Эта война разбудит самые низменные инстинкты и приведет цивилизованные народы к одичанию, если революционная часть народов Европы не сумеет использовать этой войны для свержения капитала и государственной власти»[1621]
. В чем же дело? Как соединить эти мысли?Итак, в случае начала войны обязанность социальных революционеров состоит в том, чтобы начать революцию, защитить и распространить ее всеми возможными силами. Такова была «традиционная» позиция революционера-анархиста Кропоткина. Он решительно возражал против любых попыток приписать ему стремление к защите «буржуазного отечества».
Войну в защиту революции Петр Алексеевич представлял себе в виде народного повстанчества. «Я думаю, – писал он Бертони 27 августа 1913 года, – что банды "революционных стрелков", поднимающих массы и объявляющих крестьянскую войну захватчикам, кто бы они ни были – немцы, русские, французы, – является единственным средством выгнать захватчиков – русских из Польши, немцев из Франции, французов из Марокко и т. д. Война со сложенными на груди руками против войны не будет достаточна. Придется выступить с оружием в руках против войн. С оружием в руках – с чем ты говоришь во время всеобщей забастовки»[1622]
.