Петр Кропоткин. Жизнь анархиста

Но наибольший скандал среди почтенной научной публики вызвал ход дискуссий по теме «Преступление и наказание». Назвав себя «старым висельником», хорошо знакомым с условиями многих тюрем мира, Петр Алексеевич напомнил свою выстраданную мысль: тюрьмы не исправляют преступника, наоборот, они – университеты преступности![1595] Ну как же могли согласиться с этим адепты официальной позиции, приверженцы теории о благодетельной роли «неотвратимости наказания» как главного фактора, сдерживающего преступность?! Кропоткин посмеялся над профессором Бенджаменом Муром (1867–1922), известным физиологом и биофизиком, заявившим, что преступления – важный фактор, который позволяет… улучшать общество, поскольку выявляет «социальную болезнь» и ведет к принятию необходимых законов, совершенствованию законодательства. Так что, выходит, не было бы преступности – не было бы и прогресса! Но особенно повеселили старого революционера речи мисс Дж. Аллен[1596] – «очаровательная суфражистка рассказала, какую потребность в алкоголе она испытывала в тюрьме: она мечтала о стакане шартреза!»[1597]. Да уж… Петр Алексеевич всегда выступал за женское равноправие и освобождение женщин от единоличной каторги домашнего труда. Но вот буржуазный феминизм, разновидностью которого выступало движение суфражисток, требовавших всего лишь предоставления женщинам избирательных прав в рамках капитализма, он явно не одобрял!

Но особенно яростно Кропоткин схватился с выступавшим в дискуссии на секции «капелланом-инспектором тюрем Его Величества», преподобным Чарльзом Бутфлауэром Симпсоном. Тот заявил, что мелкие наказания ничего не дают. От серьезного преступления, провозгласил этот священник – поборник смертной казни, может удержать только «реальный страх виселицы»[1598]. «А одному негодяю, смотрителю тюрьмы (Симсон), говорившему с упоением о «кусочке веревки, затянутом вокруг шеи, чтобы прекратить жизнь», я сказал, что это – христианство во вкусе Победоносцева и садизм. Я был в ярости. О, какая ехидна! Он готов был съесть меня», – увлеченно рассказывал Петр Алексеевич в письме Жану Граву[1599].

В начале августа Кропоткин снова дома, в Брайтоне, но уже в середине месяца на две недели они с женой, дочерью и ее мужем отправились отдохнуть в деревню Челвуд-Чэмп, которая располагалась посреди соснового леса близ Акфилда в графстве Суссекс. В брайтонском коттедже на это время разместились Черкезовы. Но и здесь отдохнуть не удалось: все время занимали переписка и редактирование русского перевода книги о Французской революции[1600].

Внимание Кропоткина привлекла разгоревшаяся в русских анархистских кругах дискуссия о роли интеллигенции в революции. Возражая против тех, кто считал интеллигенцию одним из угнетающих классов, Петр Алексеевич писал Георгию Гогелиа, что такие «нападки на интеллигентов вообще несуразны и вредны».

Кропоткин был убежден: из того, что интеллигенты «в пропорции 100 против одного пошли к социал-демократам», а «университетское образование, кладя центр тяжести всякого прогресса в организации власти, правительства, насквозь проникнуто антинародным духом», никак не следует, «чтобы кто-нибудь имел право натравлять рабочих против интеллигентов». Ведь и многие рабочие примыкают к социал-демократам «именно потому, что их прельщает идеал академических „историй“ – организация власти. И рабочий, и „интеллигент“ могут быть буржуями»[1601].

Сам Петр Алексеевич воспринимал себя и как революционера, и как «культурного» работника. «Я, со своей стороны, всегда старался быть "культурником", т. е. насадителем знания, одновременно оставаясь революционером»[1602], – писал он 27 марта 1913 года издателю Николаю Александровичу Рубакину (1862–1946).

Несмотря на свой интерес к рабочему движению и революционному синдикализму, почти постоянно болевший теперь Кропоткин не смог присутствовать на таком важном событии, как международный синдикалистский конгресс, который проходил в Лондоне в сентябре – октябре 1913 года. Делегаты от революционных профсоюзных объединений Британии, Швеции, Дании, Германии, Нидерландов, Бельгии, Франции, Испании, Италии, Бразилии, Кубы и Аргентины договорились о создании международного объединения. Это был шаг к возрождению Интернационала как союза рабочих организаций – так, как этого всегда хотел Петр Алексеевич. Важная организационная работа выпала на долю его ближайшего соратника Александра Шапиро. Он работал переводчиком на конгрессе, и участники высоко отзывались о его объективности, уравновешенности и самообладании[1603].