Петр Кропоткин. Жизнь анархиста

О печальных перспективах анархистского движения Кропоткин тоже задумывался. В июле 1916 года он написал об этом Корнелиссену и Черкезову. Война расколола анархистское движение в мировом масштабе, и теперь «восстановление дружественных отношений» между анархистскими организациями невозможно вплоть до конца войны. Но что же делать? И Кропоткин предлагал Корнелиссену обдумать возможности объединения анархистов с революционно-синдикалистскими профсоюзами и радикальными социалистами в рамках единого Интернационала. «Этот Интернационал имеет все шансы стать Интернационалом рабочих, который окажется способным собрать вокруг себя все профессиональные группировки, образованные для борьбы на экономической почве рабочими производителями и потребителями, объединенными в одних кооперативах»[1664], – писал Кропоткин. Профсоюзы должны были защищать экономические интересы рабочих, а кооперативы – обеспечить большую экономическую независимость рабочих. Нечто подобное предлагал когда-то Владимир Поссе, посещавший его в начале 1900-х годов. Вспоминал ли о нем тогда Петр Алексеевич?

Полемика по войне ожесточила старого и больного Кропоткина. Он все больше ощущал себя в изоляции. Прежнее дружелюбие по отношению к оппонентам исчезает. В его письмах и статьях появляются резкий тон и грубые нападки. «Болванам, которые никогда ничего не читали, кроме социал-демократических брошюрок, – что такое Париж? – негодует он. – Они ведь просят: "А чем Берлин хуже Парижа?" ‹…› Разве стоит полемизировать с ними?!!»[1665] Петр Алексеевич обвиняет своих критиков в уклонении от практической работы, отказе от шансов на «коммунистическое» переустройство экономики. Он по-прежнему настаивает, что вина лежит не только на правителях Германии, но и на всем немецком народе. Кропоткин даже не стесняется называть противников войны «нашими про-немцами»[1666], отдавая дань пропагандистской дихотомии в стиле «кто не с нами, тот против нас», против которой так резко выступал раньше…

* * *

К середине 1916 года здоровье Кропоткина несколько выправилось. Рана от операции наконец зажила. «С колясочкой расстался, после года (!), две недели назад, – пишет он 10 мая Марии Гольдсмит. – Гуляю пешком с Сонею. Вообще недурно, только утомление общее – лениво и малопроизводительно работаю»[1667].

К этому времени, вероятно, относится его встреча с Милюковым. Как вспоминает лидер кадетов, Кропоткин встретил его радушно, как дорогого гостя: «Действительно, Кропоткин только что вынес тяжелую операцию. Но я был поражен, когда по узенькой винтовой деревянной лестнице сбежал ко мне эластическими шагами юноши знакомый мой старик с окладистой белой бородой и с необыкновенно живыми добрыми глазами»[1668]. Оказалось, старик по-прежнему пристально следил за политической ситуацией в России и даже высказал одобрение действиям либеральной оппозиции в Государственной думе, объединенной в Прогрессивный блок[1669].

Сторонники блока пытались добиться создания правительства, пользовавшегося общественным доверием и опиравшегося на поддержку парламентского большинства. Сам же Кропоткин писал о визите Милюкова Черкезову 11 мая 1916 года, отмечая, что разделяет надежды Павла Николаевича на «двойную победу» – разгром Германии и падение абсолютной монархии в России[1670].

Кроме того, Кропоткин жаловался Милюкову на рост влияния антивоенных настроений среди социалистов. Особенно его тревожил манифест, принятый антивоенным крылом социал-демократов на Международной социалистической конференции в Циммервальде 5–8 сентября 1915 года[1671]. Делегаты конференции признали мировую войну империалистической со стороны всех стран, участвовавших в ней. Они осудили социалистов, проголосовавших за военные бюджеты и сотрудничавших с правительствами воюющих стран. В манифесте, написанном Львом Давидовичем Троцким, содержался призыв «начать борьбу за мир без аннексий и контрибуций». Радикальное меньшинство делегатов («циммервальдская левая») отстаивавало лозунг «превращения империалистической войны в войну гражданскую»; его лидером был Владимир Ильич Ленин…

* * *

А тем временем Кропоткины, подобно нашим современникам, вели борьбу с пандемиями местного значения… Не успел Петр Алексеевич поправиться, как Софья Григорьевна, съездившая на встречу в Лондон, привезла оттуда грипп, и Кропоткины долго болели. Затем в конце лета Петр Кропоткин снова свалился с лихорадкой, которой заразился, посещая в госпитале русского раненого. «Здоровье ничего себе, – сообщает он Марии Гольдсмит 11 декабря. – Но все какая-то лихорадка нет-нет да напоминает о себе: средняя между инфлуэнцой и малярией»[1672].