Петр Кропоткин. Жизнь анархиста

Переночевав в норвежской столице, Кропоткины в спальном вагоне отправились дальше, в Швецию. На вокзале их тепло провожали студенты. Они принесли цветы. В Стокгольме, где Кропоткины оставались с семи утра до четырех часов дня, программа также была более чем насыщенной: вручение роз толпой фанатов из числа местных студентов, прием, устроенный местным русским комитетом, интервью, разговоры, встречи со старыми друзьями…[1687]

На вокзале удалось увидеться с Брантингом и членами международного социалистического комитета. Разговор продолжался около часа. Идея Брантинга – «верная, по крайней мере, что касается состава конференции, если не ее цели, – сообщал Петр Алексеевич Тюрину. – Он сразу увидал, что если залпом созвать конференцию, то она не выразит ничьих мнений и ее сорвут агенты германского правительства. Боюсь, что, и затянувши ее созыв, Брантинг ничего не добьется. Агенты Германии за это время уже успели набрать много сил и работают вовсю»[1688]. Таким образом, Кропоткин повторил собеседникам свое отрицательное отношение к мирным усилиям – на сей раз лично. Те были наверняка готовы к этому, но это вряд ли уменьшило их разочарование!

* * *

Рано утром 9 июня Кропоткины выехали на поезде в сторону Финляндии, но по дороге им пришлось задержаться на целых двенадцать часов. Три их чемодана, которые они сдали в Бергене, застряли по дороге в Швеции. Вот вам и знаменитая «скандинавская упорядоченность!». 10 июня поезд оказался наконец на территории Российской империи – в Финляндии. В пограничном Торнео был устроен торжественный митинг. «Солдаты пожелали поговорить со мной… – сообщал полный энтузиазма Петр Алексеевич Тюрину. – Я говорил не речь, а беседовал. Милые бесконечно. После меня говорил один русский, побывавший в немецком плену, а потом выступил ленинец». К радости Кропоткина, антивоенного агитатора «отделал» офицер: «Умно, без задирок, но горячо и преумно!»[1689] Белой северной ночью поезд прибыл в финский город Улеаборг (Оулу): встречать Кропоткина выстроилась сотня солдат, ему преподнесли тюльпаны, и оркестр играл «Марсельезу». Выступлению эмигранта, возвращающегося домой со слезами на глазах, вторили крики: «Да здравствует вольная Россия, да здравствует вольная Финляндия!»

Было ли это действительно народным энтузиазмом? Понимал ли Петр Алексеевич, что власти «новой России», чье население чем дальше, тем меньше желало воевать, целенаправленно используют его для милитаристской пропаганды? Вероятно, да, понимал. Но его, это похоже, не слишком смущало: он был убежден, что таким образом помогает защитить молодую революцию от угрозы монархической реставрации под пацифистским флагом. «Всю дорогу от Торнео до Петрограда мне пришлось говорить гарнизонам, выходившим меня встречать (в Рихимяки – под ружьем со знаменем), так как офицеры говорили, что среди них ведется сильная большевистская пропаганда, – писал Кропоткин Тюрину. – Я говорил, и, например, в Рихимяках мы поклялись друг другу лечь костьми, если нужно, но отстоять Петроград. "Не дадим, не дадим", клялись все. В Выборге отмалчивались: несколько большевиков»[1690].

На железнодорожных станциях ждал почетный караул с оркестром. В Белоострове, где Петра Алексеевича встретила племянница, Кропоткин принял в вагоне представителей общественных организаций и печати и долго говорил с ними о необходимости выиграть войну, пойти на жертвы и объединить общество. Он выражал готовность, несмотря на возраст и состояние здоровья, работать на благо новой России. Репортеры и друзья ехали вместе с ним до Петрограда в его купе второго класса. Они без конца теребили его вопросами, не давая передохнуть…[1691]

В два часа ночи 14 июня (1 июня по старому стилю), с опозданием на три часа, на Финляндском вокзале Петра Алексеевича, вернувшегося в Россию после почти сорокадвухлетнего изгнания, встречала шестидесятитысячная толпа с флагами и цветами. Был выставлен почетный караул Семеновского полка с оркестром, игравшим «Марсельезу». Среди тех, кто приехал приветствовать «старейшего из мучеников русской революции»[1692], были министры Временного правительства Александр Федорович Керенский (1881–1970), Матвей Иванович Скобелев (1885–1938), Николай Виссарионович Некрасов (1879–1940) и Алексей Васильевич Пешехонов (1867–1933), лидеры партии кадетов Павел Николаевич Милюков и Максим Моисеевич Винавер (1863–1926), старый друг Николай Чайковский, представители трудовиков, эсеров, Исполкома Петроградского Совета, рабочих и военных организаций… Были и журналисты… И оставили Кропоткина недовольным. Он пожаловался Чуковскому: «Меня на Финл[яндском] вокзале встретили репортеры; я стал с ними беседовать, и ни один из них не записал беседы точно. Все переврали»[1693].