Петр Кропоткин. Жизнь анархиста

Петр Алексеевич допускает, что стремление французов к защите своей территории может привести к смене власти в этой стране, хотя сомневается в том, что изменения будут носить действительно социально-революционный характер. «…Я, признаться, настолько мало стал верить Франции, что сильно боюсь, что перемена правления будет не та, которую нужно. Недаром Франция в последнее время ударилась в парламентаризм, парижане, развращенные Наполеоном, его наемными кокотками и т. п., побоятся, пожалуй, республики…» – продолжает он излагать свои опасения брату в письме в начале августа 1870 года. Кропоткин сетует на малое распространение социалистических настроений, хотя и возлагает некоторые надежды на парижских рабочих. Впрочем, куда больше он рассчитывает на рабочих Германии, их антивоенные и социалистические взгляды. «Немецкое бюргерство» ему ненавистно, но именно немецкие и бельгийские рабочие занимают преобладающее положение в Интернационале. Ведь, «как ни легко было при обстоятельствах этой войны признать Германию обиженной», социалистические депутаты в Германии выступили против военных кредитов и смело заявили, что «настоящая война чисто династическая» и ведется во имя династии Гогенцоллернов, а потому они как члены Интернационала голосуют против этой войны. Во французском парламенте на такое не осмелился никто![396]

Каким контрастом по сравнению с резкими и злыми нападками старого Кропоткина на рабочий класс Германии звучат строки Кропоткина молодого: «Словом, ввиду той быстроты, с которой Internationale распространяется в Германской Европе, ввиду многих протестов германских рабочих против настоящей войны, ввиду организованных стачек в Германии и способности немецких рабочих организоваться в правильные общества, ввиду организаторской способности германского рабочего, воспитываемой стачками и обществами, я полагаю или, вернее, начинаю думать, что даже рабочий во Франции отстает от рабочего в Германии…»

Возможно, лишь падение Парижа отрезвит французских трудящихся, полагает Кропоткин: «Во всей Европе, всюду рабочие и их сторонники, люди прогресса и будущего стараются свести вопрос с национальной точки зрения на международную, или, как выразился Чернышевский, с национальной на народную. А победные войны ведут только к усилению национальной точки зрения. Вот почему желательно, чтобы грызущиеся собаки друг друга съели. Но чем это отзовется на массах?»[397]

Как видим, свержение Наполеона III, установление республики во Франции, а затем революция парижских коммунаров стали для Петра Алексеевича приятной неожиданностью. Он полагает, что подавление коммуны не означает конца революционного движения в Европе, что это – только начало. Это потом, уже в эмиграции, он даст детальный анализ Парижской коммуны с социально-революционной точки зрения, разберет, что называется, «по полочкам» все ее достижения, непоследовательности и слабости. Сейчас он пока мало знает о ней. Главные надежды пока что у него по-прежнему на революцию в Германии.

Впрочем, в случае войны между Россией и Германией – «только еще этого нового разоренья недоставало!» – Кропоткин считал, что «на этот раз побитие немцев необходимо. Рабочие авось поймут всю нелепость своего Бисмарка настолько, чтобы дать какой-нибудь ход Новому Свету, да и у нас крестьянину станет, пожалуй, настолько плохо, что невмоготу будет дальше терпеть»[398].

События в мире вновь пробудили в Петре Алексеевиче интерес к «политике» в широком смысле этого слова. Не то чтобы эти вопросы прежде не интересовали его. Но, увы, по возвращении в Петербург из Сибири в 1867 году он попал в самый разгар политического безвременья. Петр и Александр установили контакты с членами различных кружков радикалов и умеренных славянофилов, но эти знакомства их быстро разочаровали: «никто не смел сказать, как помочь делу; никто не дерзал хоть намеком указать на поле возможной деятельности или же на выход из положения, которое признавалось безнадежным»[399]. Преобладала атмосфера страха перед репрессиями; старого общественного движения больше не было, новое еще только зарождалось.

Но революция за рубежом, казалось, пришла в движение, и Парижская коммуна прямо указывала на это. Все больший интерес у Кропоткина вызывала деятельность Первого Интернационала. Возникло желание поехать в Европу – и увидеть все самому! Быть может, встретиться с Бакуниным. Особенно привлекала его Швейцария, где, как было известно из газет, нашли убежище многие участники Коммуны и работали члены Интернационала. И там же, как он знал, учились и жили русские студентки и студенты, представители интеллигенции, связанные с этим движением.