Петр Лещенко. Исповедь от первого лица

Выступления в Либаве сильно поспособствовали росту моей известности. В Либаву съезжалась публика отовсюду. Много было из Ревеля, приезжали из Кенигсберга[37] и даже из Варшавы. Русская речь слышалась повсюду. В Либаве я познакомился с Казимиром Юношей, рижским поляком, владельцем нотного магазина. Юноша в прошлом был импресарио и сохранил полезные связи по всей Европе. В сентябре, уже по возвращении в Ригу, он предложил мне записать в Берлине несколько пластинок с моими песнями. Речь шла о знаменитой фирме «Парлофон». Юноша заверил меня, что мои пластинки будут хорошо раскупаться. Я же колебался, поскольку ехать в Берлин и жить там мне предстояло за собственный счет. Около двух недель без работы, расходы, а будет ли от пластинок толк, неизвестно. В моем представлении свои песни на пластинки записывали только признанные знаменитости, к примеру, такие как Шаляпин. Кто купит пластинку Петра Лещенко? Но Юноше все же удалось уговорить меня. Решающим доводом стало то, что он собирался выписать в свой магазин крупную партию моих пластинок. «Ну раз уж такой опытный торговец музыкальным товаром хочет торговать моими пластинками, то дело стоящее», — подумал я и поехал в Берлин.

Юноша договаривался относительно меня с самим Карлом Линдстремом, владельцем «Парлофона». Линдстрем сильно меня удивил, когда сказал, что сам в музыке ничего не смыслит, но доверяет знатокам. Я думал, что Линдстрем шутит, но позже мне объяснили, что он на самом деле совершенно не разбирается в музыке, но зато у него есть коммерческая хватка и инженерный ум. Контракт, который я подписал с Линдстремом, предполагал выплату процента от продаж пластинок. В случае неуспеха я не получал ничего. Это было справедливо, ведь то была моя первая запись.

При записи пластинок возникло неожиданное препятствие, которое едва не погубило всю затею. Выяснилось, что у меня не получается петь хорошо в незнакомой, немного нервировавшей меня обстановке и вдобавок — в отсутствие зрителей. Для того чтобы песня ожила, нужны зрители, а в студии я чувствовал себя так, словно меня засунули внутрь патефона. Два дня ушли на то, чтобы освоиться. Я закрывал глаза, представлял, будто нахожусь в «А.Т.», и пел. Пришлось изрядно помучиться, но в итоге я записал все десять песен, которые отобрал для пластинок Юноша, и уехал в Ригу довольный. В том, что мои пластинки будут иметь успех, я уже не сомневался. Раз уж сам Линдстрем доверяет мнению Юноши, то конфуза выйти не должно. Вспоминаю добрым словом Отто Добрина, оркестр которого аккомпанировал мне во время записи. Отто понимал, что я новичок в этом деле, что я сильно волнуюсь, и всячески старался меня приободрить.

Я вообще по натуре человек мнительный. Не люблю загадывать: семь раз отмерю, прежде чем отрезать. А если когда-то и поспешу, понадеюсь на «авось», то сразу же получаю от жизни хорошую плюху.

Пластинки мои имели успех и принесли мне неплохой доход. Зиночка радовалась успеху больше моего. Часто рассказывала мне: «Вот сегодня я шла по такой-то улице и услышала из раскрытого окна твое пение». Патефон с живым голосом не сравнить, но мне нравилось, как звучали мои песни с пластинок. Я опасался, что получится хуже. В жизни моей стало одним удовольствием больше. Теперь я мог дарить людям мои пластинки. Это оказалось невероятно приятным занятием. Первую пластинку я подарил Оскару, написав на конверте: «С благодарностью за все». После, при каждом случае, дарил ему новую. Оскар шутил, что он по примеру Христиана Барона[38] собирается сделать особый шкаф для моих пластинок.

Переезд в Бухарест и крах моего семейного счастья

Настал день, когда я почувствовал, что в Риге мне не хватает простора. Я долго не говорил этого Зиночке, поскольку боялся, что она не захочет покидать Ригу, но все же решился и сказал, что подумываю о переезде в Бухарест, а также о том, чтобы наконец-то перевезти туда моих родственников. Зиночкиной матери я тоже предложил ехать с нами. К моему огромному удивлению, уговаривать мне никого не пришлось. Зиночка с матерью сразу же согласились на переезд. «Я понимаю, что Бухарест может дать артистам гораздо больше, чем Рига, — сказала моя теща. — Не можешь же ты всю жизнь петь в кафе».

За время моей работы в «А.Т.» кафе перешло из одних рук в другие. Новый владелец не спешил заключать со мной новый контракт на осень 1932-го — весну 1933 года. Обычно с теми, кто уже работает, контракты заключаются загодя, но подошел март, а о контракте не было сказано ни слова. Я расценил это как намек на то, что кафе во мне больше не нуждается, и в душе порадовался тому, как точно мои намерения совпали с житейскими обстоятельствами.