Петтерсы. Дети гор

– Тихо, Федя! Угомонись! А то, не ровён час, ты мне весь участок разнесешь! Лучше забирай этих двух господ, и идите по Хитровке пошукáйте![128]

Так и сделали.

Шли быстро. Цепочкой. Рудников впереди, за ним Петтерс, Виноградов – замыкающим. Спустя не более получаса путники добрались до трущоб Хитрова рынка.

Джорджа, видавшего в своей жизни и ужасы войны, и годы лишений, и потерю близких, удивить чем-либо уже было нельзя, по крайней мере, он так думал. Однако в этом месте ему стало не по себе.

Темные, непроходимые улочки Хитровки составляли лабиринт без какого-либо освещения. Найти здесь дорогу несведущему человеку было просто нереально. А главное, запах. Точнее, это даже был не запах, скорее смрад, исходящий от чего-то то ли мертвого, то ли собирающегося вот-вот умереть. Петтерс отчетливо вспомнил «Долину смерти»[129] и то, что стало с телами от палящего солнца Крыма, и непроизвольно прикрыл нос воротником пальто.

Взмахом руки городовой остановил процессию.

– Значить так. Мы с вами в самом сердце трущоб. Где-то в этих ночлежках укрывается тот, кто нам нужен, если, конечно, он отсюда. Перед вами трактир.

При этих словах Рудников указал рукой на светящиеся замутненные окна какого-то дома.

– Дыра, честно говоря, та еще. Называется «Каторга». Здесь собираются самые отпетые негодяи, воры и убийцы. Зайдем мы туда вместе, мне надо переговорить кое с кем. Далее по ситуации. Но убереги вас Бог от необдуманных решений.

Громила расправил могучие плечи, смачно сплюнул в темноту и решительным шагом направился к двери.

Позже события в «Каторге» окажутся среди ситуаций из личного списка Джорджа Петтерса, в которые никогда не следует попадать джентльмену, сразу после пунктов «шторм» и «землетрясение».

Унылое задымленное помещение, пропахшее луком, табаком и бог весть чем еще, с прокопченными стенами и такими же посетителями. Из-за дыма от кухни и махорки Джордж не видел большей части посетителей, но догадывался, что там их собралось немало.

При появлении Рудникова на миг воцарилась тишина.

– Добрый вечер, Федор Иванович, – раздался откуда-то из угла писклявый противный голос. – С чем пожаловали в нашу берлогу?

– Не боись, – гаркнул в ответ городовой, – не за тобой пришел! Сивый нужен! Поговорить надо!

На этих словах посетители заведения, если их можно было так назвать, успокоились и вернулись к своим делам, наполняя помещение гомоном, грохотом и ругательствами.

Откуда-то из табачного тумана перед Рудниковым вырос небольшой, щуплый человечек, походящий телосложением на подростка. Внешность человека была совершенно непримечательной, мимо пройдешь – не заметишь, если бы не его лицо. На щеках и лбу Сивого были видны нанесенные клеймом три крупные буквы «КАТ»[130].

Они обменялись парой слов с Рудниковым. Городовой кивнул, затем подошел к одному из столов.

– Сгинули отсюда, черти! Мигом!

Стол тут же опустел. Федор Иванович указал Виноградову пальцем на засаленные скамьи:

– Сядьте здесь. Скоро буду. И постарайтесь ни во что не вляпаться.

Городовой удалился вместе с доходягой куда-то на улицу, оставив своих подопечных в трактире. Как только двери «Каторги» захлопнулись за великаном, Петтерс повернулся к Григорию Михайловичу и, заглянув ему в глаза, спросил:

– Вы ему доверяете?

– Так же, как и вы, но выбора у нас нет, – тихо ответил Виноградов. – Рудников знает здесь всех и каждого, а главное, местные знают его и доверяют ему. Он единственный, кто может помочь нам в этом предприятии.

Ответить Джордж не успел. К столику подошел молодой человек в черном овчинном тулупе:

– Вот это встреча!

Петтерс с удивлением уставился на мужчину:

– Что?

Юноша, сдув со лба выбившуюся прядь соломенных волос, наклонился и положил ладони на столешницу.

– Да ладно?! Ты что, меня не узнаешь?! Ты же меня вчера с льдины снял.

– Он говорит, что ты его спас с какой-то льдины, – перевел Джорджу Виноградов.

– О! Ты англичанин? Я могу, – заявил юноша и на этих словах свободно перешел на английский.

– Прости, – искренне ответил Петтерс. – У меня не было времени тебя рассматривать. А откуда ты знаешь мой язык?

Спасенный без церемоний сел за стол, заставив Григория Михайловича подвинуться.

– Четыре класса духовной семинарии[131] дают о себе знать. Я еще на латыни, старославянском и древнегреческом могу, – с радостной улыбкой заявил незваный собеседник.

– А здесь вы что делаете, молодой человек? – спросил Виноградов, со свойственной ему прямотой.

Как ни странно, вопрос юношу не удивил. Он улыбнулся во весь рот и не без доли гордости заявил:

– Я – вор, сударь. Точнее, не так. – Он хлопнул открытой ладонью по столу. – Я – лучший вор в этом мире! А посему где мне быть, как не здесь!

Григорий Михайлович грустно улыбнулся.

– На вашем месте я бы не стал так этим гордиться. Закон и порядок всегда одерживают победу, вне зависимости от фактора времени. А зло, в вашем лице, всегда проигрывает, и вы рано или поздно окажетесь в тюрьме, или чего похуже.

Молодой человек тут же парировал слова собеседника: