Читаем Пядь земли полностью

— А я уже не повитуха! А я уже не повитуха! — кричит от самой калитки. Одета она даже лучше, чем всегда. Раскраснелась от быстрой ходьбы, встает в тень, возле стены. — Ох, дайте сесть куда-нибудь, милые, а то упаду… Совсем нынче уходилась…

Марика выносит скамеечку, в тень ставит.

— Присаживайтесь, вот сюда.

— Ох, спасибо. Как у вас дела-то?

— Слава богу.

— Ну, мы еще поговорим… А я, красавчик, к вам пришла. Трус вы последний. Нет, вы бы видели, как он перепугался, когда близнецы у него родились! Вот уж никогда бы не подумала…

— Постойте, постойте. Дайте я сперва скажу, — подходит к ней Красный Гоз. — Знаете, кто бы из вас вышел?

— Капрал?

— Э, куда там капралу! Прямо-таки ротмистр. На поясе — большая сабля, на голове — кивер, и волосы на уши начесаны…

— Это зачем? Чтобы отбой не слышать?

— Ха-ха-ха-ха…

— Ну, хватит шуток, я по делу пришла. В четверг мы с Вирагом женимся, и вы будете у нас свидетелями, ясно? Это мое условие. Я Вирагу так и сказала. Иначе, мол, не пойду замуж.

— Ну, из-за этого стоит ли?..

— Постойте. Это — одно. А второе — то, что старосту будут скоро выбирать. Моему-то старостой уже не быть… пока по крайней мере. Но что мне с ним делать? Не вечно ж возле моей юбки ему сидеть… Словом, нельзя ли куда-нибудь его пристроить? Можно ведь, я думаю, да не от меня это зависит. Коли от меня бы зависело, все было б сделано. Ну, поругались бы мужики, а потом сказали: мол, черт с ним, что один, что другой… Не такой ведь плохой он, в конце концов. Только зря ввязался в эту историю с участками…

— Знаю, знаю… Другой бы на его месте тоже ввязался… да не в этом дело. В том дело, что я тут ничего не могу поделать. Кто я здесь? Никто. Ни хозяин, ни землекоп. Вроде мерина. Или вроде вола, — говорит Красный Гоз.

— Э, полно вам… вы теперь в деревне самый знаменитый человек. Уж если кого послушают мужики, так это вас. Так что не прибедняйтесь мне тут.

— Это я-то знаменитый?

— Вы, вы, нечего скромничать.

— Ну если я знаменитый, то будет ваш Ференц Вираг в правлении.

— Руку?

— Руку!

Ишь ты… он — знаменитый! И от него что-то зависит!.. Он Вирага уважает — плохого Вираг немного сделал, не больше, чем любой другой староста. Ведь и у святого руки к себе гребут, а не от себя… Ну, не повезло ему, не сумел осторожно действовать… Ладно. Если и вправду от него, от Гоза, что-то зависит, он постарается. Хотя бы потому, что кто-кто, а Шара Кери заслуживает благодарности. Пусть она не повитуха уже… да ведь дело не в этом.

А вечером именины были у Тотов.

Немного опоздали они с Марикой: Красный Гоз на люцерне долго пробыл, а потом детишки разохотились вдруг ходить — было там смеху, радости, чуть весь двор не перевернули, а потом сени, а потом и горницу…

— Сюда, сюда, кум, кума! — вскакивает Геза, завидев их. Два места для них оставлено; хоть и не самые главные, да и не самые последние.

— Лучше поздно… — идет к ним Ребека, жена Ферко, которая, по всему видать, с каждым днем молодеет; нынче она здесь за хозяйку. Лили тоже встает, она тут, пожалуй, единственная, кто в самом деле любит Марику, хоть и непонятно это: ведь у Лили за душой целых четыре класса реального училища. И к тому же на мельнице она выросла… Марика, как всегда, сразу освоилась за столом: кивает ласково и тем, и этим, улыбается, садится. Мужики и бабы, которые здесь собрались, — совсем другой народ, чем тот, с каким встречалась она прежде на именинах, на крестинах. Не те это, с которыми она росла, гуляла, а те, о ком лишь знала, что есть такие; кого видела иногда на свадьбе, с кем танцевала даже, разговаривала… Да как-то не по-свойски это было, без души и без особой радости. Ни для нее, ни для них.

Они, конечно, хоть до утра готовы были плясать с красивой, но бедной девкой. А вот в жены взять — тут бы подумали. Если, конечно, Ферко не считать, беднягу… Любопытно становится Марике, ищет его глазами. Ага, вон он. Сидит в конце приставного стола, улыбается во весь рот, кивает.

Господи, как же все меняется! Ведь два года назад этот мужик был причиной всех ее несчастий. А теперь сидит, такой безобидный, что диву даешься. И уж сердиться-то на него нет охоты…

Стало быть, вот куда чуть не попала она невесткой.

Оглядывает Марика горницу… да, да, та самая. С деревянными полами. С хорошей мебелью. А у нее когда же будет наконец мебель?.. Еще в прошлом году отец обещал, в этом опять обещает…

— Выльем, Йожеф. Подымай, — тянется через стол четвертый выборный, Лайош Ямбор, со стаканом вина.

Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека венгерской литературы

Похожие книги

Мсье Гурджиев
Мсье Гурджиев

Настоящее иссследование посвящено загадочной личности Г.И.Гурджиева, признанного «учителем жизни» XX века. Его мощную фигуру трудно не заметить на фоне европейской и американской духовной жизни. Влияние его поистине парадоксальных и неожиданных идей сохраняется до наших дней, а споры о том, к какому духовному направлению он принадлежал, не только теоретические: многие духовные школы хотели бы причислить его к своим учителям.Луи Повель, посещавший занятия в одной из «групп» Гурджиева, в своем увлекательном, богато документированном разнообразными источниками исследовании делает попытку раскрыть тайну нашего знаменитого соотечественника, его влияния на духовную жизнь, политику и идеологию.

Луи Повель

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Самосовершенствование / Эзотерика / Документальное
Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное