Читаем Пядь земли полностью

— Вот и славно, доченька, вот и славно. Стало быть, для начала я тебе одежду подберу из своей. Сватья придет, еще кто-нибудь — не встречать же тебе их в нижней рубашке; идет она к шкафу, к комоду, ящики выдвигает; Марика садится, ноги спускает с кровати. Сердце у нее переполнено какой-то тихой, спокойной радостью. «Господи, господи», — повторяет она, сладко потягиваясь.

И четверти часа не прошло, как Йошка входит с охапкой наколотых дров.

Марика стоит перед зеркалом, на ней праздничная юбка и кофта свекрови; в эту минуту пытается она разглядеть в зеркале узел у себя на затылке. Длинна ей юбка, чуть не до щиколоток, да и кофта просторна; ветховата, старомодна на ней одежда; только глаза ее — новые, никогда не виданные глаза. Ну и узел, конечно. Узел этот — будто копна сена звездной ночью, такими бывают еще грозовые тучи, собирающиеся на краю небосвода.

— Ну, как тебе молодая жена нравится? — гордо спрашивает мать.

— О, матушка… — конфузится Марика.

— Ну-ну, я ведь только к тому, что мы всегда поможем, если что, — и подходит к Марике. — Постой-ка, вот эту ленту бархатную на шею тебе повяжем. Вот так.

Идет к плите, кофе заваривает, яйца разбивает на сковороду. Сегодня обильный, праздничный нужен завтрак.

Сама в это время думает: три курицы должны нынче снестись. Одна черная да две пеструшки…

Красный Гоз тихо подходит к Марике, ласково обнимает ее за плечи, ведет к окошку. Стоят молча, обнявшись, смотрят во двор.

Над двором, над улицей плывет колокольный звон: завтракать пора. Кажется, можно увидеть, как падают на сырой снег тугие удары — или это всего лишь солнечный свет, что одинаково приветливо льется на всех, и на слабых, и на сильных?

С двух сторон соседи толкутся у забора. С нескрываемым любопытством ждут, когда молодая выйдет показать себя двору, солнцу, деревьям — ну и, конечно, соседям.

— Пойди, Марика, выйди, пусть им тоже будет праздник, — смеется Йошка.

— Ладно… — охотно соглашается Марика: ей уж и так надо выйти кое-куда…

— Накинь-ка этот платок на шею… и иди мимо хлева, все прямо… Да постой, пойду-ка и я с тобой… — говорит мать.

Прикрывшись платками, идут они рядышком по крыльцу, затем по двору.

Солнце пригревает. А забор вдруг громко трещит: очень уж навалилась на него соседская девка.

<p><strong>Крестины</strong></p><p><strong>1</strong></p>

В феврале сбило машиной дорожного обходчика. Машина ехала со станции, а обходчик шел из корчмы; на повороте они друг с другом и встретились. Будто договорились.

Помер обходчик: смертен человек вообще, а этот еще и стар был к тому же; одно лишь нехорошо — очень скупо обошлись с его семьей комитатские власти. Ну а вообще-то верно говорят: худа без добра не бывает. Жил в деревне мужик, Андраш Гуйяш, и был он в правлении четвертым выборным. А еще давно хотел он стать дорожным обходчиком. Получать месячное жалованье, пособие по болезни и все прочее да ходить по тракту, помахивать флажком, обрезать шелковицы на обочине, ветви домой таскать, козырять проезжающим автомобилям… Видно, чем-то привлекает людей работа дорожного обходчика, потому что не один Андраш Гуйяш хотел эту должность занять, а еще целая куча мужиков. Да с Андрашем Гуйяшем тягаться не всякий может: как-никак выборный. До тех пор околачивался он в канцелярии уездного начальника, в комитате, пока не добился своего.

Тут, однако, новая забота появилась: опустело его место в правлении. Найти сюда человека — дело непростое, потому что жалованье выборному идет всего сорок пенгё в год, и к тому ж не очень-то любят нынче в деревне выборных. Каждый раз, как недоимки взыскивают или арест налагают на имущество, не кого-нибудь, а выборного проклинают бабы, не на кого-нибудь, а на него лают по дворам собаки.

Да видно, какое бы маленькое ни было корыто, а свиньи на него все равно найдутся. Выбран был на вакантное место Лайош Ямбор. Это, конечно, опять же чистая насмешка: всем ведь известно, что Лайош Ямбор — мужичонка несерьезный, а к тому ж ни хозяин, ни бедняк. Конечно, он вроде бы и хозяин, да только хозяйство это не его, а жены. На хозяйстве, значит, женился; и при этом хозяйстве он вроде пятого колеса в телеге. И вообще — никудышный он мужик: жадный, ленивый, корыстный. За дырявый грош душу черту продаст.

Правда, и выбрали его не совсем чтобы по правилам: лишь два его шурина вопили во всю глотку: мол, хотим Лайоша Ямбора! Хотим Лайоша Ямбора! — и руками размахивали.

А секретарь, чтоб не долго думать, решил по шуму определить, чего большинство хочет. Вот и услышал Ямбора. «Ладно, пусть будет Ямбор», — сказал он наконец, склонив голову пред волей народа. Собрал бумаги и ушел в свой кабинет.

Тут же вызвал он Лайоша Ямбора и привел его к присяге. Потом руку ему пожал и сказал, дескать, раз народ оказал ему такое доверие, то должен он свой долг выполнять с честью.

Мужики во дворе смотрели друг на друга разинув рты, да поздно было. Дело сделано. Теперь Лайош Ямбор будет у деревни на шее сидеть, и ничем его оттуда не соскоблишь. Пока сам не отпадет. А отпадет он только через три года — на такой срок выбираются члены правления.

Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека венгерской литературы

Похожие книги

Мсье Гурджиев
Мсье Гурджиев

Настоящее иссследование посвящено загадочной личности Г.И.Гурджиева, признанного «учителем жизни» XX века. Его мощную фигуру трудно не заметить на фоне европейской и американской духовной жизни. Влияние его поистине парадоксальных и неожиданных идей сохраняется до наших дней, а споры о том, к какому духовному направлению он принадлежал, не только теоретические: многие духовные школы хотели бы причислить его к своим учителям.Луи Повель, посещавший занятия в одной из «групп» Гурджиева, в своем увлекательном, богато документированном разнообразными источниками исследовании делает попытку раскрыть тайну нашего знаменитого соотечественника, его влияния на духовную жизнь, политику и идеологию.

Луи Повель

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Самосовершенствование / Эзотерика / Документальное
Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное