Пьяная утка

Сегодня был заключительный вечер, который входил в список обязательных к посещению. Том уже был готов, приглаживая волосы перед зеркалом. В смокинге глубокого черного цвета, в кипенно-белой рубашке и элегантной бабочке он выглядел потрясающе. И казался очень далеким, почти чужим. Я вздохнула и посмотрела на себя, поправляя перчатки выше локтя. Это платье мы купили вместе пару месяцев назад, специально к этому вечеру, и представляли, как после Том снимет его с меня, медленно расстегивая молнию, спускавшуюся от лопаток к ягодицам. Оно было алым, и в нем я чувствовала себя немного Джулией Робертс, которую Ричард Гир вел в оперу. Вот только даже тогда между ними отношения были намного теплее, чем сейчас у нас с Томом.

— Ты готова? — Он окинул мою фигуру внимательным взглядом, одобрительно кивнув. Я обиженно поджала губы:

— Даже не скажешь, что я хорошо выгляжу?

— Ты и так это знаешь, — пожал он плечами.

— Ты разучился делать комплименты? — холодно уточнила я.

— Только тем, кто их не ценит, — в тон ответил Том и отвернулся к зеркалу. Машина запаздывала, и томительные минуты ожидания растягивались в часы. Я вдруг представила, что проведу этот вечер в компании людей, которым нет никакого дела до меня. Что Том будет весело улыбаться им, искренне смеясь над шутками, делая вид, что у нас все прекрасно, но даже не отвечая на пожатие руки, что я обязательно стисну под столом. И это будет снова больно, невероятно больно — быть рядом, но больше не чувствовать его молчаливую поддержку, его любовь.

Хватит. Я решительно стянула перчатки, возвращаясь в спальню.

— Что случилось? Мы опоздаем, Джен.

Он даже называл меня теперь всегда вот так, холодно: «Джен», не «Дженни».

— Хватит, Том. Я ухожу. — Я опустилась на кровать, спокойно глядя на него. Не хотелось ни истерик, ни слез, ни мелодрам. Я чувствовала себя пустой. — Мы оба устали от этого. Хватит.

— Почему ты так решила? — Он облокотился о дверной косяк, сложив руки на груди. Опять закрываясь. Даже сейчас.

— Ты хочешь сказать, что это не так? — Я горько усмехнулась, поднимая руки и снимая ожерелье с шеи. Облегченно вздохнула, повела головой — оно было тяжелым. — Знаю, я сама все испортила. Я слишком тебя люблю. Теперь я понимаю, что значит это выражение — слишком сильно любить. Так нельзя.

Том молчал, не сводя пристального взгляда. И это было хорошо. Попробуй он сейчас возражать, спорить, было бы тяжелее. Гораздо тяжелее.

— Я забыла обо всем. О дочке, о работе, о друзьях. Я думала, что так и должно быть, что это правильно. Но ведь это не так. — Улыбка вышла жалкой. — Ты стал для меня всем, и мне стало казаться, что ты должен принадлежать только мне. Это болезнь, Том. Эта ревность, злость, сумасшедшая страсть…

Я глубоко вздохнула, провела руками по волосам, собираясь с мыслями.

— Это — болезнь. И лечить ее можно только одним способом. Ты согласен?

И тут он сделал то, чего я меньше всего от него ожидала. Выпрямился, кладя руки в карманы брюк и процедил:

— Я тебя не держу.

Потом развернулся и ушел. Вот так и заканчиваются сказки.

Глава двадцать девятая

Дверь захлопнулась с оглушительным стуком, заставив вздрогнуть. Несколько минут я просто сидела, глядя прямо перед собой, пытаясь найти внутри хоть какие-то чувства. Но их не было. Там было пусто, словно кто-то накинул на плечи плотное одеяло безразличия, укрывая с головой. Только комок, застрявший в горле, разросся до таких размеров, что все сложнее было глотать. Пора собираться.

Ничего не хочу здесь оставлять. И никогда больше не хочу сюда возвращаться. Заставив себя подняться, я подошла к гардеробу, распахнула двери, тяжело вздохнув: когда только успела натащить сюда столько вещей?! На пол летели платья, майки, джинсы, штаны и нижнее белье из комода. Меня охватило какое-то болезненное, лихорадочное возбуждение. Желание уйти отсюда как можно скорее заставляло без разбора швырять одежду в чемодан, не заботясь о том, чтобы аккуратно все упаковать. Отчего-то стало страшно. Страшно, что сейчас он вернется, и все начнется сначала, по кругу: примирение, натужные попытки делать вид, что все хорошо, чувство, что живешь в доме с незнакомцем, которому с каждым днем становится все противнее видеть тебя рядом…

Место в чемодане закончилось, и я схватила сумку, пихая туда остатки вещей, смахивая духи и косметику, бросая бижутерию и украшения. Покончив с вещами, оглянулась, тяжело вздыхая — чуть не забыла про обувь. Пришлось бежать на кухню, вытаскивая мешки для мусора, сбрасывая туда коробки, злясь, когда из-за острых углов рвался полиэтилен.

Думать о том, что произошло, о том, почему так получилось, о том, как жить дальше, я себе не позволяла. Бежать домой, закрыться, спрятаться ото всех. А потом можно отдышаться. Подумать. Понять, можно ли было что-то изменить. Он не хотел меня слышать. Я не хотела видеть. Все просто — люди расстаются. Иногда именно так — молча, с багажом невысказанных обвинений за спиной.