Пианист

И вот 20 мая ко мне после обеда зашёл мой коллега, скрипач. Мы собирались поиграть вместе и освежить в памяти одну сонату Бетховена, которую мы не исполняли уже некоторое время, и мы оба с огромным удовольствием предвкушали этот момент. Пришло ещё несколько моих друзей, а мать, решив побаловать меня чем-нибудь вкусным, раздобыла кофе. Был чудесный солнечный день, мы наслаждались кофе и восхитительными кексами, которые напекла мать; настроение у всех было прекрасное. Все мы знали, что немцы стоят под самым Парижем, но никто не чувствовал особой тревоги. В конце концов, там ведь Марна – та самая классическая линия обороны, где всё должно прийти к финальной точке, застыть, как на фермате во второй части скерцо си-минор Шопена, где шторм восьмых нот бушует всё яростнее и яростнее, но вот наступает финальный аккорд – и в этот момент немцы отступают к собственным границам так же стремительно, как продвигались вперёд, и будет конец войны и победа союзников.

После кофе мы приготовились выступать. Я сел за фортепиано, меня обступили внимательные слушатели – люди, способные разделить удовольствие, которое я намеревался подарить им и себе. Скрипач встал справа от меня, а слева сел обаятельный юноша из числа друзей Регины, который должен был переворачивать мне нотные страницы. О чем ещё просить, когда я и так был на вершине счастья? Мы ждали только Галину, чтобы начать, – она спустилась в магазин позвонить. Она вернулась с газетой в руках: экстренный выпуск. На первой странице огромными буквами, видимо, самыми большими, какие только нашлись в типографии, были напечатаны два слова: «ПАРИЖ ПАЛ!».

Я уронил голову на клавиатуру и – впервые за время войны – разрыдался.

Немцы, одурманенные победой, ненадолго остановились перевести дыхание, и теперь у них было время снова заняться нами, хотя и нельзя сказать, что на время сражений на западе о нас полностью забыли. Грабежи в жилищах евреев, их насильственная эвакуация, депортации на работу в Германию продолжались, но мы к этому привыкли. Теперь следовало ожидать худшего. В сентябре отправились первые составы в трудовые лагеря Белжец и Хрубешув. Евреи, получающие там «надлежащее социальное воспитание», целыми днями стояли по пояс в воде, прокладывая улучшенные дренажные системы, и получали сто граммов хлеба и тарелку жидкого супа в день, чтобы не умереть с голоду. На самом деле это была работа не на два года, как сообщалось ранее, а лишь на три месяца. Но и этого хватило, чтобы люди вымотались физически, а многие заболели туберкулёзом.

Мужчины, всё ещё остававшиеся в Варшаве, были обязаны зарегистрироваться для работы в городе: каждый должен был отработать физически шесть дней в месяц. Я изо всех сил пытался избежать этой работы, боясь за свои пальцы. Стоит мне перенести мышечную слабость, воспаление суставов, даже просто неудачно удариться – и моей карьере пианиста конец. Генрик смотрел на вещи иначе. По его мнению, творческий человек умственного труда должен заниматься физической работой, чтобы должным образом воплощать свои способности, так что он выполнял свою норму, хотя это и прерывало его занятия.

Вскоре ещё два события подточили настроение общества. Во-первых, началось воздушное наступление немцев на Англию. Во-вторых, в начале улиц, которым впоследствии предстояло стать границами еврейского гетто, появились объявления, сообщающие прохожим, что эти улицы заражены тифом и их следует избегать. Немного позднее единственная варшавская газета, которую немцы печатали по-польски, дала официальное разъяснение по этому вопросу: евреи – не только социальные паразиты, они ещё и распространяют инфекцию. Конечно, говорилось в репортаже, их не следует запирать в гетто – даже само слово «гетто» использовать не следовало. Немцы – слишком образованная и великодушная раса, продолжала газета, чтобы запирать в гетто даже таких паразитов, как евреи, это средневековый пережиток, недостойный нового порядка в Европе. Вместо этого в городе появится отдельный еврейский квартал, где живут только евреи, и там им будет предоставлена полная свобода, они смогут и дальше следовать своим расовым обычаям и культурным традициям. Исключительно из гигиенических соображений этот квартал следует окружить стеной, чтобы тиф и другие еврейские болезни не могли перекинуться в другие части города. Этот гуманистический репортаж был проиллюстрирован картой с изображением точных границ гетто.

По крайней мере, мы могли утешить себя тем, что наша улица и так в зоне гетто, так что нам не придется искать другую квартиру. Евреям, жившим за пределами этой области, не повезло. В последние недели октября им пришлось платить заоблачные суммы в качестве задатка и искать новую крышу над головой. Самые удачливые нашли свободные комнаты на Сенной улице, которой предстояло стать Елисейскими полями гетто, или переехали в её окрестности. Прочие были обречены на убогие норы на печально известных улицах Генся, Смоча и Заменгофа, где с незапамятных времён обитал еврейский пролетариат.