Пианист

Гетто делилось на большое и малое. После очередного уменьшения у малого гетто, состоявшего из улиц Великой, Сенной, Желязной и Хлодной, осталось только одно соединение с большим гетто – от угла Желязной улицы и дальше по Хлодной. Большое гетто охватывало всю северную часть Варшавы, состоящую из великого множества узких зловонных улочек и переулков, полных евреями, которые жили в нищете, в грязи и тесноте. Малое гетто тоже было переполнено, но в неких разумных пределах. В комнате жило три-четыре человека, и можно было пройти по улицам, не наталкиваясь на других прохожих, если умело уклоняться и маневрировать. Даже если случался физический контакт, это было не слишком опасно, поскольку обитатели малого гетто относились в основном к интеллигенции и состоятельному среднему классу; они были относительно чисты от паразитов и прилагали все усилия к истреблению вшей, которых каждый подцеплял в большом гетто. Только когда кончалась Хлодная улица, начинался кошмар – и нужны были удача и интуиция, чтобы первым добраться до места.

Хлодная улица находилась в «арийском» квартале города, и по ней во все стороны двигались автомобили, экипажи и пешеходы. Проход еврейского населения по Желязной улице из малого гетто в большое, а также в остальных направлениях в тех местах, означал, что надо останавливать движение, пока люди пересекали Хлодную. Немцам это было неудобно, поэтому евреев пропускали как можно реже.

Если пройти по Желязной улице, можно было увидеть на некотором расстоянии толпу народа на углу Хлодной. Те, у кого были срочные дела, нервно переступали с ноги на ногу, ожидая, пока полицейский снизойдёт и остановит движение. Это полиция принимала решение, когда Хлодная улица достаточно пуста, а Желязная достаточно переполнена, чтобы пропустить евреев. Когда наступал этот момент, охрана отходила и плотная нетерпеливая толпа устремлялась с обеих сторон, сталкивая друг друга на землю и попирая ногами, лишь бы побыстрее убраться от опасного соседства немцев внутрь обоих гетто. Затем цепь охраны снова замыкалась, и опять начиналось ожидание.

По мере того как толпа росла, росли и её волнение, напряжение и беспокойство, так как немецкие полицейские скучали на своём посту и старались развлечь себя как могли. Одной из их любимых забав были танцы. С ближайших улиц вытаскивали музыкантов – количество уличных оркестров росло с общей нищетой. Солдаты выбирали в толпе людей, чью внешность находили особенно комичной, и приказывали им танцевать вальсы. Музыканты становились у стены одного из домов, на дороге расчищали пространство, а один из полицейских исполнял роль дирижёра, подгоняя музыкантов ударами, если они играли слишком медленно. Остальные следили за тщательным исполнением танцевальных па. Пары калек, стариков, очень толстых или очень худых, должны были кружиться на глазах замершей в ужасе толпы. Низкорослые или дети оказывались в паре с людьми огромного роста. Немцы стояли вокруг этой «танцплощадки», ревели от хохота и выкрикивали: «Быстрее! Шевелитесь! Всем танцевать!».

Если пары были подобраны особенно удачно и забавно, танцы продолжались дольше. Переход открывался, закрывался и открывался снова, но несчастные танцоры пропускали в вальсе один период за другим – задыхаясь, плача от изнеможения, изо всех сил стараясь продолжать в тщетной надежде на милосердие.

Только когда мне удавалось безопасно пересечь Хлодную улицу, я видел гетто таким, каким оно было на самом деле. У его жителей не было капитала, не было тайных ценностей – они зарабатывали себе на хлеб торговлей. Чем дальше вы углублялись в лабиринт узких переулков, тем оживлённее и настойчивее шла торговля. Женщины с детьми, уцепившимися за их юбку, обращались к прохожим, предлагая на продажу несколько пирожков на куске картона. Это было всё состояние таких женщин, и от продажи пирожков зависело, получат ли сегодня вечером их дети кусок чёрного хлеба. Старые евреи, истощённые до неузнаваемости, пытались привлечь внимание к какому-то тряпью, на котором надеялись нажиться. Молодые люди торговали золотом и валютой, ведя отчаянные и яростные сражения за помятые часовые корпуса, обрывки цепочек или рваные и грязные долларовые купюры, которые они рассматривали на просвет и заявляли, что они дефектные и почти ничего не стоят, в то время как продавцы с жаром настаивали, что купюры «почти как новые».