Пианист

Реальность гетто была только хуже именно оттого, что внешне походила на свободу. Можно было выйти на улицу и сохранять иллюзию жизни в совершенно нормальном городе. Нарукавные повязки, помечавшие нас как евреев, нам не мешали, потому что их носили мы все, и через некоторое время жизни в гетто я понял, что полностью привык к ним – вплоть до того, что, когда мне снились мои арийские друзья, я видел их с нарукавными повязками, словно эта белая полоска ткани была такой же неотъемлемой частью гардероба, как галстук. Но улицы гетто – и только они – оканчивались стенами. Очень часто я выходил на прогулку в случайном направлении, куда глаза глядят, и неожиданно натыкался на одну из этих стен. Они преграждали мне путь, когда я хотел идти дальше и не было никаких логических причин останавливаться. Тогда часть улицы по другую сторону стены вдруг начинала казаться местом, которое я любил и куда стремился больше всего на свете, где прямо сейчас происходят события, которые я хотел бы увидеть любой ценой, – но тщетно. Совершенно убитый, я поворачивал назад и так ходил день за днём, чувствуя всё то же отчаяние.

Даже в гетто можно было пойти в ресторан или кафе. Там встречались друзья, и, казалось, ничто не могло помешать создать такую же приятную атмосферу, как в любом другом ресторане или кафе. Но неизбежно наступал момент, когда кто-то из друзей вскользь замечал, что неплохо было бы этой маленькой компании, ведущей столь приятный разговор, съездить куда-нибудь в какой-нибудь приятный воскресный день на экскурсию – скажем, в Отвоцк. Ведь сейчас лето, говорил он, и стоит прекрасная погода, потепление, кажется, пришло надолго – и ничто не помешает воплотить такой простой план, даже если захочется сделать это прямо сейчас. Всего-то надо оплатить счёт за кофе и кексы, выйти на улицу, дойти до станции вместе с весёлыми, смеющимися спутниками, купить билеты и сесть на пригородный поезд. Налицо все условия, чтобы создать идеальную иллюзию – пока вы не упирались в стены…

Время, которое я провёл в гетто, – чуть менее двух лет – напоминает мне об одном переживании детства, продлившемся намного меньше. Мне предстояла операция по удалению аппендикса. Ожидалось совершенно рутинное вмешательство, беспокоиться было не о чем. Всё должно было произойти через неделю; дату согласовали с врачами, зарезервировали больничную палату. Надеясь облегчить мне ожидание, родители из сил выбивались, чтобы наполнить неделю перед операцией лакомствами. Каждый день мы ходили есть мороженое, а потом в кино или театр; меня задаривали книгами и игрушками – всем, что я только пожелаю. Казалось, для полного счастья мне уже ничего не надо. Но я до сих пор помню, что всю эту неделю, сидел ли я в кино, в театре, угощался ли мороженым, даже во время развлечений, требовавших всего моего внимания, меня ни на секунду не оставлял ноющий страх где-то в глубине живота – неосознанный и постоянный страх перед тем, что случится, когда наконец настанет день операции.

Тот же инстинктивный страх не покидал жителей гетто почти два года. По сравнению с дальнейшими событиями это были годы относительного покоя, но они превратили нашу жизнь в бесконечный кошмар, потому что мы всем своим существом чувствовали, что в любой момент может произойти что-то ужасное, – только ещё не знали, какая именно опасность нам угрожает и откуда она придёт.

Утром я обычно уходил из дома сразу же после завтрака. Мой ежедневный ритуал включал долгий путь пешком по Милой улице до тёмной, мрачной берлоги, где жила семья управляющего Иегуды Зискинда. В условиях гетто выход из дома, совершенно нормальное действие, принимал облик церемонии, особенно во время уличных облав. Сначала надо было посетить соседей, выслушать их проблемы и жалобы, а затем выяснить, что сегодня происходит в городе: были ли налёты, слышали ли они о перекрытиях, охраняется ли Хлодная улица? Выполнив все эти действия, можно было уходить, но все эти вопросы приходилось повторять на улице, останавливая идущих навстречу прохожих и переспрашивая на каждом углу. Только такие предосторожности могли с определённой долей уверенности гарантировать, что тебя не схватят.