Пианист

Стрельба молодого человека стала чем-то вроде сигнала окружающим: вскоре после этого стрельба началась повсюду, а когда затихали взрывы поблизости, становились слышны выстрелы из центра города, и их было множество. Они шли один за другим, не прекращаясь, словно бурление воды в огромном чайнике. С улицы всех как ветром сдуло. Только пожилой господин ещё неуклюже спешил прочь, опираясь на трость и тяжело хватая ртом воздух – бежать ему было трудно. Наконец и он добрался до подъезда одного из зданий и исчез внутри.

Я подошёл к двери и приложил ухо к её полотну. На площадке и на лестнице происходило беспорядочное движение. Двери распахивались и снова с грохотом захлопывались, люди бегали во всех направлениях. Какая-то женщина кричала: «Иисус и Мария!». Другая предостерегала кого-то на лестнице: «Береги себя, Ежи!». С нижних этажей пришёл ответ: «Да, конечно!». Теперь женщины плакали; одна из них, явно не в силах сдержать себя, истерически рыдала. Глубокий бас вполголоса пытался успокоить её: «Это ненадолго. В конце концов, все этого ждали».

На этот раз предсказание Хелены Левицкой оказалось верным: восстание началось.

Я лёг на диван подумать, что делать дальше.

Когда госпожа Левицкая ушла, она, как обычно, заперла меня, используя ключ от квартиры и висячий замок. Я вернулся к окну. У подъездов домов стояли группы немцев. Со стороны Поля Мокотовского подходили новые. Все они были вооружены полуавтоматическими винтовками, в касках и с ручными гранатами на поясах. В нашей части улицы боёв не было. Немцы время от времени постреливали, но только по окнам и выглядывающим из них людям. Из окон огнём не отвечали. Только когда немцы дошли до угла улицы 6 августа, они открыли огонь одновременно в сторону технического университета и в противоположном направлении, где были «фильтры» – городская водопроводная станция. Возможно, я сумел бы добраться до центра города с чёрного хода, отправившись прямо к водопроводной станции, но у меня не было оружия, и в любом случае я был заперт. Если я начну молотить в дверь, заметят ли это соседи, полностью поглощённые своими делами? И тогда мне придётся просить их спуститься к подруге Хелены Левицкой, единственному человеку в этом доме, кто знал, что я прячусь здесь. У неё были ключи, поэтому, если случится самое худшее, она могла отпереть дверь и выпустить меня. Я решил подождать до утра и уже тогда решать, что делать, в зависимости от того, что к тому времени произойдёт.

Теперь стрельба стала намного интенсивнее. Сквозь автоматный огонь прорывались более громкие взрывы ручных гранат – или, если в дело уже пошла артиллерия, значит, я слышал разрывы снарядов. Вечером, когда стемнело, я увидел первое зарево пожаров. Отсветы огня, пока ещё немногочисленные, то там, то сям отражались в небе. Они ярко озарили его, затем погасли. Постепенно стрельба стихла. Теперь слышались только отдельные взрывы и короткий треск пулемётных очередей. Суматоха на лестничной клетке тоже прекратилась – видимо, жильцы забаррикадировались в квартирах, чтобы переварить впечатления первого дня восстания по отдельности. Была уже поздняя ночь, когда я внезапно заснул, не успев раздеться, и погрузился в глубокий сон нервного истощения.

Так же внезапно я проснулся утром. Было очень рано, утренний сумрак только начал рассеиваться. Первое, что я услышал, – цоканье повозки. Я подошёл к окну. Повозка проехала лёгкой рысцой, с откинутым верхом, словно ничего и не произошло. В остальном улица была пуста, не считая мужчины и женщины, которые шли по тротуару под моими окнами, подняв руки. Со своего места я не видел конвоировавших их немцев. Внезапно оба рванулись вперёд и бросились бежать. Женщина крикнула: «Влево, давай влево!». Мужчина повернул в сторону первым и исчез из вида. В тот же момент раздалась автоматная очередь. Женщина остановилась, схватилась за живот и мягко осела на землю на подкосившихся ногах, как мешок. Она даже не столько упала, сколько опустилась на колени, припав щекой к асфальту на дороге, и осталась в этой сложной акробатической позе. Чем больше рассветало, тем больше стрельбы я слышал. Когда на небе – очень ясном в эти дни – показалось солнце, вся Варшава снова наполнилась автоматным огнём, и с ним всё чаще смешивался грохот тяжелой артиллерии.

Около полудня ко мне поднялась подруга госпожи Левицкой и принесла мне еду и новости. Что касается нашего квартала, новости были неутешительны: он почти с самого начала был в руках немцев, и молодёжь из организаций сопротивления едва-едва успела добраться до центра города, когда началось восстание. Теперь не могло быть и речи о том, чтобы даже высунуться из дома на улицу. Нам придётся ждать, пока нас не освободят отряды из центра.

– Но я могу как-то проскользнуть, – возразил я.

Она взглянула на меня с жалостью:

– Послушайте, вы полтора года не выходили на улицу! Вы и полпути не пройдёте, как ноги откажут, – она покачала головой, взяла меня за руку и успокаивающе сказала: – Лучше оставайтесь здесь. Как-нибудь разберёмся.