Пианист

Я оттолкнул её и бросился вниз по лестнице. За спиной я слышал её пронзительные крики:

– Закройте парадную дверь! Не выпускайте его!

На первом этаже я пронёсся мимо управляющей. К счастью, она не расслышала, что кричат другие женщины на лестнице. Я добрался до входной двери и выбежал на улицу.

Я снова избежал смерти, но она всё ещё поджидала меня в засаде. Был час дня, а я стоял посреди улицы – небритый, многие месяцы не стриженный, в измятой потрёпанной одежде. Даже без учёта моей семитской внешности я был обречён на всеобщее внимание. Я свернул на боковую улицу и поспешно зашагал прочь. Куда мне было идти? Единственными моими знакомыми по соседству были Больдоки, которые жили на улице Нарбута. Но я был так взвинчен, что заблудился, хотя хорошо знал район. Почти час я бродил по улочкам, пока наконец не дошёл до своей цели. Я долго колебался, прежде чем решился позвонить в дверь в надежде найти за ней убежище, потому что я прекрасно знал, как опасно моё присутствие для друзей. Если меня найдут у них, их тоже расстреляют. Но выбора у меня не было. Они открыли дверь не раньше, чем я заверил, что не останусь надолго – мне просто нужно сделать несколько телефонных звонков, чтобы выяснить, где я могу найти новое, постоянное убежище. Но звонки не увенчались успехом. Некоторые друзья не могли взять меня к себе, другие не выходили из дома, потому что в тот день наши организации совершили успешный налёт на один из крупнейших банков Варшавы и весь центр города был оцеплен полицией. Поэтому Больдоки, инженер с супругой, решили пустить меня переночевать в пустую квартиру под ними, от которой у них были ключи. На следующий день пришёл мой бывший коллега по радио Збигнев Яворский. Он собирался приютить меня на несколько дней.

Итак, я на некоторое время оказался в безопасности, в доме прекрасных людей, желавших мне добра! В тот первый вечер я принял ванну, а затем мы съели восхитительный ужин, орошённый шнапсом, который, к сожалению, не пошёл моей печени на пользу. Тем не менее, несмотря на приятную атмосферу, а главное, возможность вволю выговориться после многих месяцев вынужденного молчания, я планировал уйти от хозяев как можно скорее, боясь подвергнуть их опасности, хотя Зофия Яворская и её отважная мать госпожа Бобровницкая, семидесятилетняя дама, убеждали меня оставаться у них столько, сколько будет нужно.

Тем временем все мои попытки найти новое убежище кончались разочарованием. Я натыкался на отказы со всех сторон. Люди боялись пускать к себе еврея – в конце концов, за это преступление смертная казнь была неизбежна. Я был подавлен сильнее, чем когда бы то ни было, и тут провидение вновь пришло мне на помощь в последний момент, на сей раз в облике Хелены Левицкой, золовки госпожи Яворской. Раньше мы не были знакомы, она видела меня впервые, но, услышав о том, что я пережил, она немедленно согласилась приютить меня. Она проливала слёзы над моей участью, хотя и её жизнь была нелегка, и у неё самой было множество причин оплакивать судьбу многих друзей и родных.

21 августа, последний раз переночевав у Яворских, пока гестаповцы, держа всех на пределе страха и напряжения, рыскали по соседству, я перебрался в большой многоквартирный дом на аллее Независимости. Вот где было моё последнее убежище до польского восстания и полного разрушения Варшавы – в просторной холостяцкой квартире на четвёртом этаже, с входом напрямую с лестничной клетки. Там были электрическое освещение и газ, но не было воды – её брали из общего крана на лестничной площадке. Мои соседи были интеллектуалами и принадлежали к более высокому слою общества, чем жильцы на Пулавской улице. Радом со мной жила супружеская пара, активно работавшая в подполье; они были в бегах и не ночевали дома. Это обстоятельство навлекало некоторый риск и на меня, но я чувствовал, что лучше иметь в соседях таких людей, чем полуобразованных поляков, верных своим хозяевам, которые могли бы выдать меня из страха. Остальные дома по соседству были заняты в основном немцами, там жили многие представители военного руководства. Напротив моих окон стояло большое недостроенное здание больницы с чем-то вроде склада. Каждый день я видел, как большевистские военнопленные таскают тяжёлые ящики туда и оттуда. На этот раз я очутился в одной из самых немецких частей Варшавы, прямо в логове льва, но именно поэтому здесь было лучшее и более надёжное место для меня.

Я был бы совершенно счастлив в новом убежище, если бы моё здоровье так стремительно не покатилось под откос. Печень доставляла мне много проблем, и в конце концов в начале декабря меня настиг такой приступ боли, что только ценой огромного усилия я удержался от крика. Приступ продолжался всю ночь. Врач, которого вызвала Хелена Левицкая, диагностировал острое воспаление желчного пузыря и рекомендовал строгую диету. Хвала небесам, что в этот раз я не зависел от «заботы» кого-то вроде Шаласа – за мной присматривала Хелена, лучшая и самоотверженнейшая из женщин. С её помощью моё здоровье постепенно восстановилось.

Так я вступил в 1944 год.