Пианист

Я твёрдо придерживался этой стратегии. Взяв гору книг, я уходил в уборную с утра и терпеливо ждал до вечера – там было не слишком удобно находиться подолгу, и с полудня я мечтал лишь о том, чтобы вытянуть ноги. Все эти предосторожности оказались излишними – сюда не приходил никто, кроме Левицкого, который заглядывал ближе к вечеру, одновременно любопытствуя и тревожась, как я там. Он приносил водку, колбасу, хлеб и масло, и мы пировали, как короли. Задачей переписи было позволить немцам одним махом выследить всех скрывающихся в Варшаве евреев. Они не нашли меня, и я вновь почувствовал уверенность.

Левицкий жил в некотором отдалении, и мы с ним договорились, что он будет приходить только дважды в неделю и приносить еду. Мне нужно было как-то занять время между его долгожданными визитами. Я очень много читал и учился готовить вкуснейшие блюда, следуя кулинарным наставлениям жены врача. Всё надлежало делать без единого звука. Я передвигался как в замедленной съемке, на цыпочках, – не дай Бог я бы стукнулся обо что-то рукой или ногой! Стены были тонкими, и любое неосторожное движение могло выдать меня соседям. Я прекрасно слышал, что они делают, особенно соседи слева. Судя по голосам, в этой квартире жила молодая пара, имевшая обыкновение каждый вечер начинать разговор, называя друг друга нежными прозвищами домашних любимцев – «Котёнок» и «Щеночек». Но примерно через четверть часа семейная гармония нарушалась, голоса становились громче, а используемые эпитеты теперь происходили от целого ряда домашних животных, вплоть до свиньи. Затем следовало предположительное примирение; на некоторое время голоса смолкали, а затем я слышал третий голос – звук фортепиано, на котором молодая женщина играла с большим чувством, хотя и брала много фальшивых нот. Но её бренчание обычно тоже продолжалось недолго. Музыка прекращалась, и раздражённый женский голос продолжал ссору:

– Ну всё, тогда я больше играть не буду! Вечно ты отворачиваешься, как только я начинаю играть.

И они снова начинали экскурс в животное царство.

Слушая их, я часто с печалью думал, как много бы отдал и как был бы счастлив, если бы мог хотя бы коснуться дребезжащего, расстроенного старого фортепиано, вызывавшего такие раздоры за стеной.

Дни шли за днями. Госпожа Мальчевская или Левицкий регулярно посещали меня дважды в неделю, принося еду и новости о последних политических событиях. Они были неутешительны: я с сожалением услышал, что советские войска вновь оставили Харьков, а союзники отступают из Африки. Обречённый на бездействие, проводя большую часть времени наедине с мрачными мыслями и вновь и вновь возвращаясь к ужасной судьбе моей семьи, я обнаружил, что мои сомнения и депрессия становятся сильнее. Когда я смотрел из окна на всё то же уличное движение и видел всё так же спокойно расхаживающих немцев, мне казалось более чем вероятным, что такое положение дел никогда не кончится. И что тогда будет со мной? После нескольких лет бесцельного страдания меня однажды обнаружат и убьют. Лучшее, на что я мог надеяться, – совершить самоубийство, чтобы не попасть в руки немцев живым.

Моё настроение стало улучшаться лишь когда началось масштабное наступление союзников в Африке, увенчивавшееся одним успехом за другим. В один жаркий майский день я как раз варил немного супа себе на обед, когда появился Левицкий. Задыхаясь от бега по лестнице на четвёртый этаж, он поспешил перевести дыхание и выпалил свежие новости: сопротивление немцев и итальянцев в Африке наконец подавлено.

Если бы только всё это началось раньше! Если бы войска союзников сейчас одерживали победы в Европе, а не в Африке, может быть, я сумел бы найти в себе некоторое воодушевление. Может быть, восстание, задуманное и организованное немногочисленными евреями, ещё остававшимися в Варшавском гетто, получило бы хоть крошечный шанс на успех. Левицкий приносил всё более радостные новости, но вместе с ними – всё более ужасные подробности о трагической судьбе моих собратьев: горстки евреев, решивших оказать хоть какое-то активное сопротивление немцам на этом последнем, безнадёжном этапе. Из подпольных газет, которые я получал, я узнал о еврейском восстании, о боях за каждый дом, за каждый участок каждой улицы и об огромных потерях среди немцев. Даже несмотря на то, что в боях в гетто были задействованы артиллерия, танки и авиация, прошли недели, прежде чем они смогли справиться с мятежниками, которые были настолько слабее их самих. Ни один еврей не хотел сдаваться живым. Стоило немцам захватить какое-либо здание, ещё остававшиеся в нём женщины относили детей на верхний этаж и вместе с ними бросались с балконов на мостовую. Высунувшись из окна вечером, когда наступало время спать, я мог видеть отсвет пожара на севере Варшавы и тяжёлые клубы дыма, плывущие по ясному звёздному небу.

В начале июня Левицкий однажды пришел ко мне неожиданно, не в обычное время, а в полдень. На этот раз он принёс не добрые вести. Он был небрит, под глазами залегли тёмные круги, как будто он не спал всю ночь, и выглядел он явно подавленным.