Пианист

Несмотря ни на что, она сохраняла бодрость духа. Она подвела меня к окну на лестничной клетке, выходившему на противоположную сторону дома. Весь комплекс жилых построек на территории дворца Сташица, до самой водопроводной станции, был охвачен пламенем. Слышались треск горящих балок, грохот рушащихся потолков, крики людей и выстрелы. Красно-бурое облако дыма затянуло небо. Когда ветер ненадолго отгонял его, на далёком горизонте виднелись красно-белые флаги.

Шли дни. Помощь из центра не приходила. За прошедшие годы я привык прятаться от всех, кроме группы друзей, знавших, что я жив и где я. Я не мог решиться выйти из комнаты, дать знать остальным жильцам, что я здесь, и быть вынужденным присоединиться к жизни сообщества в наших осаждённых квартирах. Знание обо мне сделало бы им ещё хуже: если в довершение всего немцы узнают, что они прячут в здании «неарийца», кара будет вдвойне суровой. Я решил ограничиться подслушиванием разговоров на лестнице через дверь. Новости не становились лучше: в центре города шли ожесточённые бои, из-за пределов Варшавы помощь не приходила, а в нашей части города всё сильнее свирепствовал немецкий террор. На улице Лангевича украинцы оставили жителей одного из домов гореть заживо и расстреляли обитателей другого. Знаменитый актёр Мариуш Мшиньский был убит совсем рядом с этим местом.

Соседка снизу перестала приходить ко мне. Вероятно, какая-то семейная трагедия заставила её забыть о моём существовании. Мои запасы провизии иссякали – осталось лишь несколько сухарей.

11 августа тревожное напряжение в доме заметно возросло. Прислушиваясь у двери, я не мог понять, что происходит. Все жильцы были на нижних этажах и разговаривали на повышенных тонах, а затем внезапно затихли. Из окна я увидел, как небольшие группы людей то и дело выскальзывают из соседних домов и тайно пробираются в наш. Затем они снова ушли. К вечеру жильцы нижних этажей вдруг бросились вверх по лестнице. Некоторые остановились на моём этаже. Из их перепуганного шёпота я узнал, что в здании находятся украинцы. Но в этот раз они пришли не убивать нас. Какое-то время они возились в подвалах, забрали хранившуюся там провизию и снова исчезли. В тот вечер я услышал скрип ключей в замке на моей двери и в навесном замке. Кто-то отпер дверь и снял навесной замок, но не вошёл; вместо этого он быстро сбежал вниз по лестнице. Что это значит? Улицы в тот день были полны листовок. Кто-то разбросал их, но кто?

Около полудня 12 августа на лестнице вновь разразилась паника. Переполошившиеся люди бегали вверх и вниз. Из обрывков разговоров я заключил, что дом окружён немцами и подлежит немедленной эвакуации, поскольку его вот-вот уничтожит артиллерия. Первой моей реакцией было начать одеваться, но в следующее мгновение я осознал, что не могу выйти на улицу к эсэсовцам, если только не хочу, чтобы меня пристрелили на месте. С улицы я слышал выстрелы и пронзительный, неестественно высокий голос, кричавший: «Пожалуйста, все на выход! Немедленно покиньте квартиры!».

Я бросил взгляд на лестницу: там было тихо и пусто. Я наполовину спустился и подошёл к окну, выходившему на Сендзёвскую улицу. Танк наводил пушку на мой этаж. Затем вспыхнул язык пламени, пушка подалась назад, раздался рёв, и ближайшая стена рухнула. Везде носились солдаты, закатав рукава и держа в руках жестяные канистры. Над внешней стеной и по лестнице начали подниматься клубы чёрного дыма с первого этажа и до моего четвёртого. Несколько эсэсовцев вбежали в здание и быстро направились вверх по лестнице. Я заперся в комнате, вытряхнул на ладонь содержимое маленькой упаковки сильных снотворных таблеток, которые я принимал, когда у меня были проблемы с печенью, и поставил рядом бутылочку опиума. Я намеревался проглотить таблетки и выпить опиум, как только немцы попытаются вскрыть дверь. Но вскоре, повинуясь инстинкту, который я никак не мог объяснить рационально, я изменил план: я вышел из комнаты, добежал до лестницы, ведущей в мансарду, взобрался наверх, оттолкнул лестницу и закрыл за собой люк мансарды. Тем временем немцы уже молотили прикладами в двери на третьем этаже. Один из них поднялся на четвёртый этаж и вошёл в мою комнату. Но его товарищи, видимо, решили, что дольше оставаться в здании опасно, и принялись звать его: «Давай, Фишке, шевелись!».

Когда стих топот внизу, я выполз из мансарды, где почти задохнулся от дыма, тянувшегося по вентиляционным шахтам из нижних квартир, и вернулся к себе в комнату. Я тешил себя надеждой, что гореть будут только квартиры на первом этаже, подожжённые для устрашения, и жильцы вернутся, как только у них проверят документы. Я взял книгу, устроился поудобнее на диване и начал читать, но не мог понять ни слова. Я отложил книгу, закрыл глаза и решил подождать, пока не услышу где-нибудь поблизости человеческие голоса.